Солнце скрылось за морем, и на небе появилась луна, напоминая идеальную жемчужину на черном бархате. За веселыми разговорами вечер шел быстро. В одиннадцатом часу по пути из уборной я остановилась у изгороди и вдохнула ночной воздух, внимательно осмотрев двор. На лужайке толпились люди: взрослые, подростки, даже дети. Между гостями потоком разливались летние радость и удовольствие. Даже окна сияли уютным теплым светом. Впервые «Золотые двери» казались мне домом.
Я вытащила телефон, чтобы запечатлеть этот момент, и навела камеру на Ноя, стоявшего напротив дома в компании друзей. Наверху экрана появилось уведомление о новом письме – пришел ответ на мое сообщение в Хольцман-Хаус. От удивления и предвкушения я резко втянула воздух и открыла письмо.
Дорогая Эбигейл!
Здравствуй. Меня зовут Меган Вольф, я стажер в Еврейских архивах Нью-Йорка. Мне передали твой запрос относительно фотографий 1939 года из Хольцман-Хаус. Я оцифровала собрание снимков тех лет, они в приложенном файле. Надеюсь, его содержимое – то, что ты ищешь! Пожалуйста, дай знать, нужна ли еще какая-то помощь.
Отправлю-ка я этому стажеру подарочную корзинку.
Ной по-прежнему болтал с гостями посреди лужайки и смеялся вместе с двумя мужчинами в костюмах из жатой ткани. Не соскучится еще за несколько минут. Я открыла сканированный документ.
Фотографии медленно загружались, поэтому я так же неспешно прокручивала их и внимательно разглядывала. Дети и подростки. Девочки моего возраста держат младенцев. Лица печальные, тяжелые пальто, вышедшие из моды шляпы, редкие улыбки…
А вот и она. Бабушка. Я бы узнала ее, даже если бы не видела ее снимок в альбомах Барбанелов, по которым поняла, как она выглядела в четыре года.
На ней были широкая куртка и шляпка.
И…
У меня перехватило дыхание, словно сердце запнулось о ребра. Я увеличила фотографию и поднесла экран к лицу. Между бровями у меня залегли морщины.
Здесь, на ключицах, у нее висело ожерелье.
Но ведь ей было всего четыре года. Почему четырехлетняя девочка носила ожерелье? И… тогда у нее его еще не было. Она еще не познакомилась с Эдвардом. Эдвард подарил ей ожерелье.
Или он его не дарил.
Или ожерелье действительно принадлежало бабушке. И наверняка так и было, иначе откуда оно у нее на этом снимке? Иных вариантов быть не может.
И это было разумно, правда? Ведь почему тогда она так хотела его вернуть? Она хотела его вернуть, потому что оно принадлежало ей. Оно с самого начала принадлежало ей.
Почему Эдвард солгал? Как он посмел? По какой причине он мог нам соврать?
Разве что…
Вообще-то это Хелен рассказала мне, что Эдвард подарил бабушке ожерелье. Формально это она солгала. Она поступила так, чтобы Эдвард не выглядел вором? Чтобы защитить репутацию семьи, о которой, по уверениям Ноя, она так сильно пеклась? Ради бога, зря они мне соврали. Может, у них была весомая причина, но им стоило признаться – особенно сейчас, спустя столько лет. Им было проще скрыть правду и надеяться, что я уеду?
Я обязана рассказать Ною.
ebooksa