А… что она делала? Всего лишь…
Глухой грохот, с которым журнал приземлился на кафель, выпав из ослабевших пальцев, заставил Марину замереть и распахнуть глаза. И упереться взглядом в его – карие.
…целовалась с Егором Рембезом.
Девушка едва не умерла на этом самом месте, жадно глотая воздух в паре сантиметров от его рта, понимая, что глаза снова наполняются предательскими слезами. Что её всю трясёт, и всхлип едва не срывается с закусанных, зацелованных губ – они ещё ощущали горячие, влажные прикосновения.
Девушка упёрлась руками в его грудь, отталкивая от себя. В карем взгляде было и понимание, и непонимание одновременно. Ей хотелось проклинать себя всю оставшуюся жизнь, просто, потому что
Она металась взглядом по его лицу, и недоумение с испугом заполняли её целиком, вытесняя тёплое, расслабляющее приятной истомой ощущение какого-то извращённого счастья, которое окутало её всего на несколько самых лучших мгновений в её жизни.
Они оба шумно дышали – Егору словно бы тоже не хватало воздуха. Марина стояла и понимала, до огромного разочарования в самой себе понимала, как сильно начала его ненавидеть.
Как первобытно, как правильно, как кристально-чисто ненавидит его и его чёртовы губы.
Она ещё раз мазнула по ним взглядом, прежде чем опуститься вниз на миг – захватить выпавший журнал – и, круто развернувшись, пуститься прочь. Пелена, вдруг наплывшая на глаза, не позволяла различить ровным счётом ничего. Девушка едва разобрала очертания ступеней в паре метров от себя.
Она откровенно не понимала, зачем он это сделал. А зачем она поддалась ему? Зачем снова было всё усложнять, если они неделю назад пришли к тому, что можно просто общаться. Просто, чёрт возьми, общаться.
Но что-то внутри – колкое, упрямое, безжалостное – отчаянно вопило: «Не будете вы нормально общаться!». И игнорировать этот голос было просто невозможно.
Марина прекрасно понимала, насколько не всё равно ей было на человека, оставшегося за спиной. И осознание этого скручивало все внутренности ледяным жгутом, отчего становилось просто до безумия больно. Ей хотелось кричать. В первую очередь, на него.
Просто потому что он что-то значил для неё. Возможно больше, чем она для него. Скорее всего больше, чем она для него. И это было, как минимум, нечестно.
Глаза пекло, и Марина стиснула зубы почти что до скрежета. Когда она ступила на первую ступень, на локте сомкнулись хваткие пальцы, и её ощутимо дёрнули назад, разворачивая. Взгляды вновь столкнулись, когда девушка в очередной раз оказалась лицом к лицу с Егором, при этом стараясь настолько, насколько позволяли его пальцы, крепко вцепившиеся в её плечо, отклониться назад.
Просто чтобы опять не находиться с ним так близко, когда мысли о его губах вытесняют из её головы любые другие.
Его прикосновение обжигало сквозь ткань шифоновой рубашки, и это было единственным, что отрезвляло её. Она заставила себя вздёрнуть подбородок, вкладывая в горящий взгляд как можно больше недовольства.
К человеку, который абсолютно не считался с её чувствами.
Который стоял и пылал не меньшей степени злостью. Карие глаза были опасно прищурены; у основания скул ожили желваки.
– В чём дело, Гейден? – голос шёл в резкий резонанс с его состоянием. Пропитанный таким холодом, будто между ними сейчас была целая бездна полного непонимания и безразличия.