Песнь призрачного леса

22
18
20
22
24
26
28
30

Встряхиваю головой в отчаянной попытке рассеять чары Черного Человека. Поверить в то, что Джесс совершил преступление, невозможно, но и вырвать подозрение с корнем я не в силах. После всего услышанного на свидании в изоляторе? И потом от Джима? Нет.

Брат опускается на колени рядом со мной.

– Положи скрипку. Ты просто не представляешь, какая в ней страшная сила. Что она сделала с ним.

Отшатываюсь от него, встаю и слышу со стороны свой голос:

– Что ты с ним сделал, Джесс?

Он тоже встает и дерзко вскидывает голову.

– С папой?

Я застываю без движения, глядя на него, и он тянется за скрипкой. Не успев даже понять, что делаю, отдергиваю одну руку, другой влепляю ему пощечину.

– Не смей!

Это заставляет Джесса отпрянуть, прижав ладонь к щеке. Сама я, потрясенная содеянным, подношу пылающие пальцы к открытому рту.

– Ага. Он тоже однажды так меня ударил, когда я пытался помешать ему играть на проклятой скрипке!

– Лжешь, – отвечаю. Еще одна трещина в фундаменте моей личности.

– Он не был идеальным, как бы тебе того ни хотелось. Ты в нем видишь прямо божий дар этому гнилому мирку. А это не так! Своих призраков и скрипку он любил в тысячу раз больше, чем нас! – Тревога за меня сменяется у парня яростью с быстротою молнии.

– Неправда! Ты сам не знаешь, что мелешь! – Что, если с Джессом Черный Человек тоже водит знакомство, как со мною, и нашептывает ему устами папы, как нашептывает мне? Вот прямо сейчас нашептывает…

– Когда я бросил заниматься на скрипке, он со мной две недели не разговаривал, – надрывается мой брат. – Просто перестал замечать. А я был ребенком!

Не знаю, что на такое отвечать. А Джесс давит и давит – неумолимо, безжалостно:

– Он не бросал скрипку, продолжал играть, даже когда точно знал, что причиняет боль и вред тебе. А ведь я ему рассказывал о маленькой девочке с потолка, которая не дает тебе покоя.

Я ошарашена. Ужас холодной мертвой рукой хватает меня за горло. Наверное, раньше надо было складывать два и два…

Папа понимал, что своей скрипкой подвергает меня опасности, и все-таки продолжал играть. Страсть к инструменту была для него важнее, чем благополучие дочери.

Усилием воли отгоняю эту горькую мысль.