Льот тоже растерялся, топтался на месте, словно бы не понимая, что вообще происходит и что ему теперь делать. Лишь его пылающее от гнева лицо говорило о том, как он зол.
Зато Нуки больше не терял ни секунды. После моей отповеди конунгу он тут же ринулся вперед, на врага. Его секира свистнула, рассекая воздух.
И я тоже не стал терять времени. Честно говоря, была надежда, что конунг сам примет мой вызов. Однако ожидал я и того, что на битву выйдет кто-то другой. Льот, к слову, рассматривался как первый кандидат среди прочих. И в этом случае биться с ним лично я не собирался. Мне нужно время на кое-что другое.
Поэтому едва только Нуки пошел в атаку, я тут же открыл интерфейс и принялся копаться в нем. Времени у меня было, как мне же казалось, очень даже мало.
Нет, не в том плане, что Нуки не справится и мне придется драться с Льотом. Этот момент мы обсудили. Нуки был уверен в себе и своих силах, уверен в том, что сможет убить Льота.
Он был всецело прав в своих убеждениях — берсерки завертелись, словно ураган по залу. Их движения были столь стремительны, что различить их попросту не получалось. Уверен, перейди я в боевой режим — все равно я не буду успевать за их темпом. Все же одно дело ‒ берсерк в боевом трансе, и совсем другое ‒ разозленный, пришедший в бешенство берсерк.
Весь бой Нуки и Льота занял от силы секунд двадцать. Когда народ вокруг меня удивленно вздохнул, я понял, что времени у меня нет. Но я успел сделать то, что планировалось, успел произвести все нужные мне манипуляции.
Когда я закрыл интерфейс, передо мной была следующая картина: в центре длинного дома стоял тяжело дышащий Нуки, сжимающий в руках свою секиру. А у его ног лежало окровавленное, обезображенное тело.
И на это самое тело было страшно смотреть — в радиусе метра от него лежали окровавленные кости, обрубки конечностей, внутренние органы. На полу, на Нуки, и даже на части зрителей была кровь — брызги летели во все стороны и весьма обильно. А самое жуткое и страшное заключалось в том, что Льот все еще был жив.
Я с ужасом отметил, что тот фарш, который сейчас лежал у ног Нуки, продолжает шевелиться, вздрагивает, пытается что-то сделать. И вовсе это не предсмертные судороги. Пока еще нет.
Я, стараясь подавить в себе отвращение и брезгливость, зашагал вперед, выхватил скрамасакс и, как только поравнялся с тем, что осталось от Льота, замахнулся ножом.
Боже! Вблизи картина была еще более страшной и отталкивающей. Голова Льота выглядела так, будто лопнула — вся залита кровью, словно бы сплющена. Больше всего она походила на тыкву, расплющенную чем-то тяжелым: она все еще представляет собой одно целое, но стоит лишь взять в руки, приподнять, как тут же рассыплется на куски. Именно так выглядела и голова Льота. А уж все остальное…
Огромные раны на теле, под которыми натекло целое море крови, выбитый глаз, висящий на то ли жиле, то ли каком-то куске кожи, внутренности, вывалившиеся наружу, разбросанные вокруг.
Я подавил приступ тошноты, подкативший при виде всего этого, и тут же с облегчением опустил скрамасакс, вонзив лезвие прямо в единственный целый глаз, неотрывно глядящий на меня.
Тело или, что правильнее, его ошметки, дернулись в последний раз и замерли. Теперь уже навсегда.
Я вытащил свой нож, вытер об рукав и вернул его назад в ножны, после чего повернулся к конунгу.
Стоящие вокруг нас воины молчали, вообще в большом доме была такая тишина, будто бы тут никого и нет, будто бы все присутствующие ‒ лишь тени, призраки. Ни звука, ни вздоха…
— Я обещал, что он поплатится за свое предательство, и я сдержал свое обещание, — заявил я.
Вновь наступила тишина. Конунг не спешил с ответом. А быть может, он тоже пребывал в некотором шоке от увиденного.
— Ты… — начал все же он. — Ты поступил нечестно. Ты выставил против Льота другого бойца!