— Так объясни. Что может случиться?
— Ходят шепотки. Ты их наверняка слышал, но я не знаю никого, кто попытался бы их проверить. Если пробовали и проиграли, то никто не признался. Если преуспели... откуда нам знать?
— Шепотки... Об убийстве источника.
— Да.
— Я твоя подопытная свинка, — рассуждаю я. — Если это правда, ты хочешь быть свидетелем. Хочешь увидеть сдвиг и сравнить его с прежними. А потом...
— А потом, — заканчивает она, — я пойду за отцом.
Я сажусь. Я стоял слишком долго, ноги болят, голова болит. Я больше не могу смотреть на людей прямым взглядом — только на таких, как Иезавель, как одноглазый, как призраки. Неважно, в каком состоянии диван, — все лучше, чем стоять. Он удобнее, чем выглядит. Я проваливаюсь в подушки, и на задворках сознания вспыхивает мысль: я в нем утону, никогда не смогу встать.
— Когда мне было пять, — говорит она, садясь рядом, — случилась авария. Вел мой отец. Другой машины не было. Он напился, был постоянно пьян, а я спала на заднем сиденье.
Она не плачет, слезы кончились, но я вижу чувства в ее глазах. Их достаточно, чтобы занервничать.
— Он въехал в здание.
Я не могу сдержаться:
— Ох.
— Ох, — повторяет она. — С тех пор он в инвалидной коляске.
— А что насчет тебя?
— Со мной все было в порядке. По крайней мере, я помню что была в порядке. Мой отец помнит по-другому. В его новой реальности... есть плита в Роквуде с моим именем.
— О боже...
— Он знает, что я здесь. Думает, я призрак. Платит за жилье. Чувствует вину.
Мне нечего сказать, так что я кусаю улитку и отвожу взгляд.
— Я не теряла семью, — говорит она. — Но я потеряла жизнь.
Она тяжело вздыхает.