Брин последовал за женщиной вдоль дворовой стены и прилег с ней вдвоем под апельсиновым деревом. Она предложила налитые молоком груди. Сунув голову в ложбинку, Брин вдохнул запах цветов, фруктов и клубники со сливками.
Он покатал ее нежные соски между пальцев. Зубам не терпелось в них вгрызться.
— Хочешь пить? — Женщина обеими руками сжала грудь, выстрелив в него струей бледной пахучей жидкости.
Поймав в лицо мускусно пахнущий заряд, Брин с гримасой отпрянул.
Вязкая и слизкая субстанция закапала с остатков волос.
— Отличный фокус, — похвалил он, оправившись от потрясения. — И как ты, сучка, это делаешь? Жрешь столько членов, что твои сиськи плюются спермой?
Брин набросил ей на лицо один из шарфов. Через полупрозрачную ткань просвечивали стремительные глаза и очертания приоткрытых губ Он прижал шелк, перекрывая доступ воздуха.
Рот женщины изумленно изогнулся. Брин присел над ней и, сминая черты, которые стали плоскими и искаженными, как потекший акварельный рисунок, начал душить ее шарфом.
Женщина высвободила руки и снова сжала грудь. В Брина ударила прозрачная едкая жидкость и дорожкой пламени устремилась по обгоревшему животу вниз. Слабый фоновый шум боли, который Брин постепенно учился игнорировать, превратился в неимоверную муку и захлестнул синапсы. За глазами в огненном хороводе закружились красно-черные вспышки.
— Ах ты тварь! — выкрикнул он, как только вернулось дыхание.
Брин прижал женщину к земле, намереваясь убить максимально мучительно, ободрать новенькими клыками, как апельсин, и оставить истекать кровью.
Но к его потрясению, женщина ускользнула, не дав искромсать ее лицо в кровавую кашу. Кости перегруппировались, тело, растворившись, перетекло в новую ипостась. У Брина возникло странное ощущение, что ветер развеивает ее прямо из-под пальцев, превращая в песчаную поземку. В какой-то миг Брину показалось, что женщина исчезла, нахлынули такие грусть и паника, словно он навсегда лишился возлюбленной.
Заорав от ярости, он врезал кулаком в размытый вихрь под собой.
Рука глубоко вошла в податливую, изменчивую плоть. На костяшках мимолетно отпечаталась волнистая зебра ребер, по запястью растеклись очертания бренчащего сердца, и Брин, вскрикнув, выдернул кулак из тела, с которым снова происходили метаморфозы.
Руки существа, теперь похожие на лопаты и покрытые пучками колючего меха, обрушили Брину на голову оглушающе сильный удар, грозивший вогнать барабанные перепонки в череп и вырвать те жалкие остатки волос, что еще прилипали к вискам окровавленными сосульками. Второй удар сбил Брина с ног. Перед глазами разлилась мерцающая неоновая тьма.
Сквозь запах скопившейся во рту крови донесся пряный привкус гвоздики и шафрана, а еще пикантный намек на горчицу.
Наконец осмелившись открыть глаза, Брин увидел над собой Турка, чьи мрачные черты были отмечены грустью и усталостью, наводившими на мысль, что он пришел не из садистских побуждений, а выполняя неприятное обязательство.
Внезапно его лицо исказилось и он, не говоря ни слова, пнул Брина в горло.
Затем вновь принял сдержанный и унылый вид и без намека на злость сообщил:
— Я мог бы тебя пинать, пока кишки ртом не полезут. Ты бы у меня пожалел, что я не бросил тебя умирать в той гостинице или мучиться в марокканской больнице, пока врачи пытаются состряпать тебе новое лицо из взятой с задницы кожи.