Первостепенную историческую роль играет одно китайское «открытие», которое представляет собой реальную угрозу ценностям гуманистической традиции. Это открытие заключается в том, что бедная страна с недостаточным материальным капиталом может воспользоваться другой формой капитала, а именно «человеческим капиталом», путем централизованной организации и направления в нужное русло физической энергии, страстей и мыслей многочисленного населения[136]. Это тотально организованное «человеческое сырье» может заменить значительную нехватку материальных ресурсов. История знает примеры попыток мобилизации и направления физической и умственной энергии в единое русло. Так строились египетские пирамиды, так маршировали нацистские армии, так трудились русские рабочие. Но ни одна из этих предыдущих попыток не достигала той степени тщательности и тотальности, какой стараются достичь китайские лидеры. Китайская система, кажется, в неслыханной степени преуспела в создании ощущения и даже, пожалуй, твердого убеждения в том, что значительная часть народа, если не большинство, приносят жертвы добровольно и даже с радостью.
О том, как китайцам удалось этого достичь, историки будут спорить еще много десятилетий. Но уже сейчас можно выделить основные аспекты китайского метода. Во-первых, китайские лидеры используют марксистскую идеологию, как они ее понимают, в качестве интеллектуальной системы отсчета. Это дает им в руки учение, доктрину или, лучше сказать, догму, образующую ядро, на котором строятся мышление и планирование. Эта догма не подлежит сомнению. Догма поддерживается мифологизированными образами Маркса, Энгельса, Ленина и превращенного в идола Мао Цзэдуна, а также успехами Советского Союза. Этот «теоретический» аспект китайской системы укладывается в старую парадигму, согласно которой знание является самым ценным качеством и ключевым элементом бюрократической системы, которая управляла Китаем до революции 1911 года. Коммунистические лидеры – это новые мандарины; они знают «книгу» и обосновывают свою власть ссылками на нее.
Однако к мандаринской и конфуцианской традиции были добавлены и новые элементы; они представляют собой причудливую смесь религиозной страсти, русских методов выбивания признания и самооговора и самых передовых психологических методов убеждения. Псевдорелигиозная составляющая сама по себе очень сложна. Несколько упрощая, китайцы говорят следующее: каждый человек представляет собой продукт своей среды и своего окружения, и значит, человека можно изменить, если изменить это окружение. Тех, кто не поддается такому изменению, надо устранять[137].
Первая часть этой формулы заимствована из просветительской философии XVIII века, согласно которой окружающая среда – это единственный фактор, формирующий разницу в характерах, убеждениях, добродетельности и порочности. К этой формуле добавлены некоторые положения из учения католической церкви: хотя большинство людей может спастись с помощью церкви (по китайской формуле под влиянием нового окружения), те, кто не может быть обращен, погибают. Правда, китайский метод, в отличие от других форм диктатуры и коммунизма, не начинает с применения насилия; китайская система убеждает, и это убеждение зиждется не столько на разуме, сколько на эмоциях, на чувстве вины, отчуждения, на желании воссоединиться с группой – партией и общиной, но не с семьей, как это было прежде.
Это не означает, что китайские лидеры отказались от применения силы; силу применяют и в процессе убеждения. Но есть и коренное отличие между китайским и сталинским методами. Сталин желал ликвидировать все опасные элементы, а китайцы хотят их «просветить». Никогда русские не предпринимали таких титанических усилий для управления умами и страстями людей, как это делали китайцы; никогда психологический метод «убеждения» (индивидуального и общественного промывания мозгов) не был более универсальным, более тщательным и, прямо скажем, более успешным.
Основной чертой китайского коммунизма, в двух словах, является умелое возрождение религии китайскими лидерами. Конечно, это религия без бога, но, в конце концов, ни даосизм, ни конфуцианство не имели в своих системах теистической концепции божества. Новая китайская религия сосредоточена вокруг строгой нравственности, которая сама по себе не покажется чуждой западному наблюдателю. Главными пороками считаются гордыня, лживость, эгоизм; их надо заменить смирением, скромностью и бескорыстным служением народу. Эта новая религия имеет множество ответвлений. Она влияет на политические взгляды человека, на его личные привычки, на его философию; в любой сфере жизни есть «правильное» и «неправильное», «доброе» и «злое». Путем «реформы мышления», воспитания, образования и переобучения индивида заставляют увидеть «зло» в самом себе, а помимо этого индивида учат, как достичь «добра». Человека убеждают освободиться от «грязи» и «очиститься». Мысли и чувства, отвлекающие от высоких морально-политических целей, подлежат искоренению, ради которого человек должен не жалеть своих сил[138].
Эта система тотальной обработки настолько же эффективна и ужасна, насколько и вездесуща. Она являет собой полную противоположность ценностям индивидуализма и свободного критического мышления, любимым цветам в саду западной культуры. Надо заметить, что было бы наивностью забывать о том, что такой контроль мышления был обычным делом во многих религиях, и такой метод идеологической обработки существовал во многих и многих культурах.
Эти и другие свойства китайского коммунизма можно по-настоящему понять только при рассмотрении его феномена в целом и только после этого сравнить его с русской советской системой.
Во-первых, китайская революция – это в первую очередь крестьянская революция, а не пролетарская. Этот факт красноречиво говорит о том, что это не была революция в марксистском понимании этого слова. Китайским лидерам пришлось немало потрудиться для того, чтобы отыскать теоретическую формулу, позволившую бы сгладить это явное противоречие, но здесь нет возможности заниматься их рассуждениями[139]. Революция взяла курс на коллективизацию в аграрном секторе, и кульминацией этого курса стало создание коммун в 1958 году.
Для того чтобы оценить сельскохозяйственные проблемы Китая, следует вспомнить, что в США сельскохозяйственные угодья занимают 570 тысяч квадратных миль при населении 180 миллионов человек, а в Китае – всего 425 тысяч квадратных миль сельхозугодий при населении около 650 или 700 миллионов человек[140]. Несмотря на то что пока нет особых надежд на увеличение площади сельхозугодий, есть, как отмечает Фэрбэнк[141], реальная возможность увеличить производство продовольствия за счет усовершенствования ирригации и применения удобрений, в том числе неорганических. (Здесь надо заметить, что часть американских излишков продовольствия, за хранение которых мы платим больше, чем стоит вся экономическая помощь азиатским странам, могла бы быть передана Китаю на условиях дешевого долгосрочного кредита.)
Помимо дефицита пахотных земель Китай страдает от примитивности своего сельского хозяйства. Это можно проиллюстрировать следующими цифрами: в США для того чтобы засеять пшеницей один акр пашни и собрать с него урожай, требуется 1,2 человеко-дня, а в Китае для этого же требуется 26 человеко-дней[142]. За годы первой пятилетки коллективизация увеличила годовой прирост производительности труда в сельском хозяйстве не более чем на 2,65 %, что немногим больше прироста населения – на 2,2 %[143]. (Официальная китайская статистика утверждает, что ежегодный рост продукции составил 3,7 %.) Относительная скудость сельскохозяйственной базы Китая еще усугубляется тем, что Китай экспортирует значительную долю сельскохозяйственной продукции для покрытия расходов на индустриализацию. Это приводит к недоеданию среди китайских крестьян. Однако есть основания считать, что Китай сможет добиться лучшего снабжения населения продовольствием, когда промышленность начнет производить трактора, удобрения и ирригационную технику, и покупать продовольствие в других странах, в частности, в Юго-Восточной Азии.
Имея это в виду, китайское правительство сосредоточило все свои усилия на индустриализации страны. Пока результаты поистине впечатляют, даже если не вполне доверять официальным китайским данным. Недавняя оценка валового национального продукта Китая, произведенного за период с 1950 по 1957 год, «предпринятая Уильямом Холлистером, который использовал официальные статистические данные и данные независимых наблюдателей, свидетельствует о ежегодных темпах роста 8,6 % в сравнении с 1952-м и 7,4 % в сравнении с 1953 годом»[144].
Эти цифры, которыми оперирует и Барнетт, впечатляют особенно сильно в сравнении с темпами роста экономики в других азиатских странах, в частности в Индии, которая приступила к выполнению своего пятилетнего плана в условиях, практически не отличающихся от китайских. Темпы экономического роста в Индии за период с 1950–1951 по 1955–1956 годы (первый пятилетний план) составили всего 3,3 % (по другим источникам 4 %[145]), то есть половину или даже меньше от темпов китайского роста[146]. Едва ли стоит подчеркивать, что если такое развитие продолжится в прежнем темпе, то китайский пример окажется настолько привлекательным для Индии и других слаборазвитых стран, что их население с радостью станет платить цену принудительной регламентации и утраты свободы в обмен на экономические улучшения, надежду и удовлетворение национальной гордости. Интересно сравнить китайские и индийские показатели с показателями Японии, где ежегодный прирост валового национального продукта составлял 4,6 % в период с 1898 по 1914 год, 4,9 % с 1914 по 1936 год, в то время как с 1956 по 1959 год национальный доход, по некоторым оценкам, ежегодно увеличивался на 8,6 %[147]. Как справедливо замечает по этому поводу Барнетт:
«Достижения Японии показывают, что некоммунистическая страна может осуществить быстрый экономический прогресс, не прибегая к тоталитарным методам; но Япония не является слаборазвитой страной, и при сравнении с другими слаборазвитыми странами Азии и Китаем это обстоятельство приобретает особое значение»[148].
С промышленным развитием Китая тесно связан рост его военной мощи. Нет нужды говорить, что Китай не испытывает недостатка в людских резервах[149], причем весьма дисциплинированных, исполненных национальной гордости и фанатизма. Кроме того, Китай способен производить все больше и больше собственного вооружения и военного оснащения. Данные, конечно, весьма ненадежны, но, вероятно, в течение ближайших нескольких лет Китай сможет производить собственное атомное и термоядерное оружие.
Главной задачей американской внешней политики является не только понимание природы китайского коммунистического режима, но и оценка его отличия от России, а также оценка возможности конфликта между двумя режимами, обусловленного этим отличием. До недавнего времени Советскую Россию и коммунистический Китай считали едва ли не братьями-близнецами. (Такой подход часто обнаруживается в прессе и в высказываниях недостаточно информированных политиков.) Обманчивость такого отношения к Советскому Союзу и Китаю обусловлена тем, что они декларируют одну и ту же идеологическую систему и являются политическими союзниками. Для тех, кто не в состоянии видеть разницу между идеологиями и фактами, это означает, что эти две системы более или менее идентичны. Правда, однако, заключается в том, что реальное положение вещей в обеих системах сильно разнится, несмотря на идеологическое сходство.
Советский Союз эволюционировал из государства рабочих и крестьян в государство политически консервативного промышленного менеджеризма. Советская Россия – последняя из великих европейских держав, построивших индустриальное общество, в настоящее время находится в процессе становления в качестве богатейшего и наиболее могущественного государства в мире, основанного на принципе «иметь». Советская идеология все еще официально руководствуется идеями революции, марксизма и т. д., но эта идеология все в большей степени изнашивается, теряя влияние на умы и души народа. Идеология общества, основанного на равенстве, братстве и отсутствии классов, на идее отмирания государства, все сильнее приходит в противоречие с реалиями общества, построенного на жестком классовом расслоении.
Коммунистический Китай, во всяком случае пока, – это страна, живущая подобно другим слаборазвитым странам по принципу «не иметь»; уровень жизни китайского народа в 20 раз ниже уровня жизни, типичного для промышленно развитых стран. Европейцы презрительно относились к Китаю на протяжении более ста лет. (Стоит отметить, что Сталин тоже с презрением относился к китайцам.) Теперь же они пробуждаются под руководством одаренных, решительных и не коррумпированных вождей, тех самых вождей, которые начали революцию и победили. Эти люди настроены националистически, они горды и очень чувствительны к любым проявлениям неуважения со стороны Запада. Они решили превратить Китай в мощное индустриальное государство и стать одной из ведущих мировых держав. Пока в Китае мало коррупции.
Концепция коммунизма, взятая на вооружение китайскими лидерами, радикально противоречит марксизму. В то время как Маркс рассматривал коммунизм как систему, нацеленную на равенство и развертывание всех сил и способностей индивида, китайские коммунисты пытаются превратить индивидов в неразличимых и безликих членов коллектива; китайские лидеры подавляют индивидуальность, принося ее в жертву обществу. Вполне последовательно они считают, что их система «коммун», в которые организовано подавляющее большинство китайцев, является шагом в направлении воплощения коммунизма в реальность. Они создают новую форму религии – причудливую смесь идеологии Просвещения, смешанной с культивированием чувства стыда и вины. Эта система не только противоречит тому, что думал Маркс о социализме (или, если угодно, о коммунизме), но в равной степени отличается и от русского промышленного менеджеризма. Будет лишь небольшим преувеличением сказать, что китайцы – «синие муравьи», как их часто называют в России, – так же чужды современной Росси, как и сама Россия была чужда Западу в 1917–1920 годах[150].
Несмотря на то что Советская Россия и Китай были и до сих пор остаются союзниками, которых объединяет противостояние с Западом и общая идеология, в настоящее время мы наблюдаем усиливающийся раскол между ними. Конфликт обусловлен несколькими факторами, и самый главный заключается в том, что Россия принадлежит к богатому миру Запада, а Китай является частью бедного сектора, который охватывает народы Азии, Африки и Латинской Америки. Этот конфликт имеет совершенно иную природу, нежели конфликт между Россией и Западом. Последний представляет собой противостояние двух блоков, между которыми в экономическом отношении намного больше общего, чем между Россией и Китаем. Китай, в своих усилиях стать лидером антиколониальной революции и принести коммунизм в Индию, Индонезию, на Ближний Восток и в Латинскую Америку, представляет для Советского Союза большую потенциальную угрозу, чем для Соединенных Штатов. Если Китай захочет расширить свою территорию за счет захвата новых земель, то скудно заселенная Сибирь представит для него больший интерес, нежели густонаселенные регионы Южной и Юго-Восточной Азии.
ebooksa