– Но ведь ты же не думаешь, что избам, – Дьявол выделил последнее слово интонацией, – или мне с Борзеевичем пришло такое в голову? Как бы мы это сделали?
В горнице воцарилось скорбное молчание.
– Не знаю… Не думаю… – всхлипнула Манька, размазывая слезы. – Просто зря мы, наверное, остались так надолго, сразу надо было дальше идти… А теперь что?! И вампиры о нас знают, и оборотни силу вернули… Прости! – она погладила бревно избы, наклонившись и потеревшись об него головой. Но слезы снова хлынули из глаз, и Манька сползла по стене на колени перед котомкой. – Я понимаю… Я… Я не хочу никому… Но я… Там три пары было, а теперь две, и все равно больше! За что?! Разбойники меня… И кузнец этот… И тут…
Манька закрыла лицо руками, сотрясаясь всем телом, заглушая желание высказать свою боль. И сразу же услышала, как горестно застонали половицы, будто оправдываясь. Всхлипнул Борзеевич, приложив носовой платочек к уголкам глаз.
Расставание получалось мрачноватым и печальным.
– Хватит сырость разводить! – осадил всех Дьявол. – По больному мы что ли уходим? Веру надо иметь, а ты, Маня, схоронила всех! Посмотрим, разберемся: кто не виноват – ему переживать не надо, а кто виноват – десять раз пожалеет, что связал себя железом!
– Он не себя связал, он меня связал! – Манька продолжала рыдать, но уже тихо, утопив свое горе в слезах.
– Маня, подумай: все кто не виноват, думают: это ж какая сволочь между нами ходит! А кто виноват, думает: а вдруг на меня подумают, вдруг улику найдут, а вдруг… И глухо бьется у него сердце, отмеряя начало позора, – Дьявол одной рукой взвесил котомку, второй посохи. – Ну, не так много, я бы положил больше. За то, что про болезнь забыла. Знаешь ведь, дорога назад всегда открыта. Не займет и недели. Правда, домишко твой накрылся, но разве недостаточно деревьев, чтобы набросить на сук веревку или попробовать вырыть землянку и укрепить ее стены? Да вот, зачем далеко ходить… – он показал на моток веревки, которую приготовили с собой. Теперь знаешь: как только железо из глаз выпустила – оно силу набирает.
Манька вспомнила о родной деревне и на полбеды как-то сразу полегчало. Посомневалась еще немного, прикидывая, на сколько затянется ее путешествие, складывая в уме живую воду, неугасимое поленье дерево, не особое рвение встретить Благодетелей, вычтя загубленную скатерть-самобранку – и еще полбеды осталось в прошлом.
Она утерла слезы рушником, обулась в железо.
Из прочего добра взяли пару ветвей неугасимого поленьего дерева, живую воду, крест крестов, с которым не расставалась, пару осиновых кольев, лук, часть Дьявольских стрел и странный Дьявольский кинжал с рунами. Изба настояла на рушнике, которым Манька вытирала слезы.
Пироги съели тут же, а в рушник завернули железные караваи, как делала изба, когда пекла хлеб. В рушнике хлеб долго не черствел, сохраняя тепло и оставаясь свежим.
Борзеевич позаботился о прочем скарбе, выбирая его из добра оборотней. Но много взять не получилось, шли налегке. Маньке, загруженной железом, достались котелки, топорик, обычный нож, теплые вещи и предметы личной гигиены. На этот раз она была умнее, искромсав норковую шубу Бабы Яги. Из шубы получился замечательный полушубок с капюшоном, завязанный снизу на резинку, почти как козлиный полушубок Борзеевича. Подола хватило на теплые гетры. Борзеевич отобрал сухофрукты, сушеные молотые грибы и крупу, немного масла, веревки, крюки, запасные лапотки, вытащил из запасника теплые штаны, найденные в палатке оборотней, обрезал их по длине, примерил, подвязавшись веревкой, и остался удовлетворенным.
Против спальных мешков и палатки воспротивился Дьявол.
– А если оборотни? Вы пока из мешка выбираетесь, выбираться будет некому. А палатка… это кто ж потащит ее на себе? И не унесет вас с горы ветром в этой палатке? Не спорю, в горах голодно, но не холоднее, чем в студеную зимнюю пору. Вы и так вырядились с непозволительной роскошью. Кто воюет трофейным оружием? Я бы у врага и понюшку не понюхал, а вы… – он безнадежно махнул рукой. – И уж сразу порешим, крупа и грибы – это нам с Борзеевичем, а ты, Маня, на свой каравай рот разевай. В противном случае мы Царицу всея государства и через сто лет не достанем! Говорил я тебе: не берись, если дело не можешь до конца довести, а коли взялась – не бросай на половине?! Говорил?! – грозно сдвинул он брови.
– Ну, говорил… – Манька давно успокоилась, но злость на себя осталась.
– Могла бы на полезное силы тратить, на еду, на теплые вещи… Железа нам твоего не надо – тащи сама. И корим тебя, и плюем в тебя, обесславила ты нас, Маня. Мы с Борзеевичем не меньше твоего пострадали! Между врагами так заведено: опозорился один – а смеются над всеми.
Манька и Борзеевич с военного совета разошлись недовольные.
Где свое-то взять?! Разве что забить скотину, вон она ходит – глупая, безобидная, мирно пощипывая травку. Еще только начало февраля – вся зима впереди. Косые ливневые дожди в последние дни практически не прекращались, значит, за пределами благодатной земли – снежные метели и ураганы. И озеро то и дело накрывало снежными лавинами, когда высокие волны прокатывались по реке, заливая берега холодной водой.
– Нам партизанам нос воротить не пристало… – проворчал Борзеевич, собирая рюкзак.
ebooksa