– Люди, думаешь, удивляются, высмеиваясь чертями. Они себя не помнят! Черти задом наперед деланные… Посмотри за спину, кто твою голову чемерицей кормит?
Голос ушел.
Манька села, обхватила коленки, настраивая затылочное зрение. Мысли снова вопили и неистово доказывали, что Дьявол – зло и шизофрения, чужая она избам, и жизни у них с нею не будет, тем более они – чужое имущество, на которое она собирается лапу наложить…
Она спрашивала себя вновь и вновь: а за какую жизнь стоило бы ухватиться? И не находила ответа. Опять стало больно, одиноко и пусто, как раньше, перед тем, как решиться на отчаянное путешествие, когда мучилась она в сомнениях, проливая по ночам горючие слезы на соломенную подушку, оплакивая и себя, и загубленных кем-то собак, и не рожденное дитя, которое могло бы стать ей опорой.
И вдруг заметила, что боль идет не от нее, а среди этого безумия уловила в себе едва уловимую трезвость. Кто-то холодно ставил на ней крест, приговаривая к серому беспросвету, в которой она должна влачить жалкое существование, не смея прыгнуть выше этого креста, а лучше умереть…
Но разве она заказывала себе смерть? Она собиралась призвать к ответу, спросить, сколько будут над ней измываться, и разве она получила ответ?
В пещере стоял невообразимый шум, галдеж и гам. Черти скакали, махались, орали и гонялись друг за другом, орали во всю глотку прямо в уши, и, казалось, как раз на нее никто внимания не обращает. И каждый старался протолкнуться без очереди, расталкивая остальных. Драки шли по всему периметру пещеры. Самые догадливые приберегали камень, вытаскивая из-за пазухи, швыряли в нее, когда произносили речь и довольные прислушивались, помянула ли она их темницу. Их было много, так много, что она засомневалась, справится ли она. Тут бы за месяц управиться!
Черти не виноваты – напомнила она себе – они лишь использовали шанс быть услышанными.
Она не сразу догадалась, что к черту надо подходить наоборот, доставая его какими угодно словами, но по теме, импровизируя на ходу, найти такие слова, которые держали его в темнице, но так, чтоб самой не загружаться чертом.
Присмотрела небольшую группу чертей и пошла задом в их сторону.
Остальные, обрадовавшись, что она снова в деле, заметив, что она выбрала исключительно примерных, начали рассаживаться группами, прислушиваясь к тому, что она говорит, завели речи, перекрикивая друг друга.
В пещере снова поднялся невообразимый галдеж. Нетерпеливые нет-нет, да и швыряли камни, показывая свое местонахождение. Но Манька уже не обращала внимания на боль. Она приблизилась к выбранной группе, внимательно прислушиваясь к тому, что они говорят. То, что происходило между чертями – было что-то вообще несусветное. Казалось, что сами черти думают так же, высказывая какой угодно бред.
– Молодец, что ты меня бьешь, – утверждал черт женского пола, – а когда ты меня деньгами, я не знаю, как людям в глаза смотреть! Я ведь ворую, и ворую у всех. А ты у меня самый доступный, потому что любить меня стараешься. Но деньги и любовь – вещи несовместимые. Всю жизнь я тебе поломала, всю жизнь я тебя обманываю, рога наставляю, перед людьми тебя высмеиваю, – и никаких сомнений у тебя не должно быть!
«Это что за ерунда?» – подумала Манька и поняла, что умом тронуться уже никогда не сможет, потому что дальше трогаться было некуда…
– Я не имею ни малейшего желания любить деньгами! Меня вполне устраивают побои, которыми я кормил бы тебя, но только мне пора идти к жене и деткам. Позвони, пусть я еще не женат, но столько лет убитых с тобой показали мне, что жить надо как люди городят огород! В бедности и в богатстве, в болезни и во здравии, аминь! Спасибо, что кормила меня все годы, не заслужила, но Бог с тобой!
– Откуда деньгам взяться, я ж нищаю с тобой день ото дня. Чем Бог пошлет, уж куда послал! Без тебя все одинаково хорошо! Прощай, не поминай добром, а только лихом!
– Я Бог! Я, я, я! Можно мне сказать? Я никому не дал бы, а сам себе, пожалуйста! И вам, и тебе… – черт раздавал несуществующее, у него брали, а в ответ пытались пнуть, но он оставался добрым и щедрым. – А ты не думай, снимешься в кино, и будет тебе! – подбадривал он размалеванную помадой чертиху.
– Какое кино? Они тут белены объелись? – удивилась Манька, подозревая, что жизнь обывателей пещеры вполне могла протекать именно в такой реальности. Черти – что с них возьмешь! Вклинилась в разговор, что-то повторяя за ними, что-то добавляя для логического завершения диалога, когда почти потеряла надежду избавиться от диверсантов, группа чертей вдруг начала бледнеть, исчезать, и опять пещера в том месте стала чуть светлее.
Между тем, в полную силу заработала непонятно откуда взявшаяся радиостанция, перебивая голоса чертей, и черти вдруг начинали извиваться, завывая и устрашающе вырастая в размерах. Хуже, радио покрывало чертей черным защитным слоем, черная масляная краска начала течь из стен ручьями, слышимость падала, словесный понос их усиливался, как будто они подзаряжались радиоволнами, а радио не умолкало для вздоха и выдоха или коротких передышек между словами. Проникновенные приятные голоса вещали здесь чисто и звонко, как будто Манька слушала их через наушники: «Я есмь свет! Я есмь радость! Я есмь Добрая Душа! Вы все – дети мои! Служить мне – награда! Матушка моя – и вам мать, которую должны вы чтить и служить ей верой и правдой! Вот Спасительница и освободительница ваша! Кто мудр, тот мудрость нашу чтит! Тот праведник, кто отличится послушанием, и награда ему – жизнь вечная и богатства неисчислимые!..»
«Миссия провалилась!» – обреченно подумала она, растерянно подсчитывая количество чертей, сидевших друг на друге. И когда только Баба Яга успела усадить их в таком количестве за решетку? А что делать с этой радиостанцией? Она остановилась посреди пещеры, не имея представления, что ей делать дальше. Чертового народу собралась тьма тьмущая, а работать, при такой слышимости, приходилось с каждым индивидуально.