Оглушительный шепот пронизывал тень и темень. Что-то восставало. Что-то двигалось.
Его обдало ледяным холодом. Сердце замерло.
Во мраке, за окном.
Наступила осень.
Пришел октябрь.
Сад звал…
Пожинать плоды.
Последние почести
Гаррисон Купер еще не вступил в пору старости: ему исполнилось всего тридцать девять; на таком рубеже сорок лет – это уже горячо, а тридцать – холодно; разница весьма серьезная, не только в смысле температуры, но и в смысле мироощущения. Человек незаурядных, даже блестящих способностей, он не связал себя брачными узами и не собирался этого делать, не завел детей, которых мог бы с чистой совестью признать своими, а посему располагал свободным временем; однако летним утром 1999 года он почему-то проснулся в слезах.
– Что такое?
Выбравшись из постели, он подошел к зеркалу, чтобы рассмотреть мокрое лицо, понять причину грусти и выяснить истоки печали. Как ребенок, в котором переживания разжигают любопытство, он нарисовал свою собственную карту, но среди бескрайних пустынь тоски не смог найти столицу отчаяния – и пошел бриться.
Это не помогло: у Гаррисона Купера обнаружился тайный запас меланхолии, которая даже во время бритья стекала ручейками по намыленным щекам.
– Господи, как на похоронах! – воскликнул он. – Но вроде бы никто не умер?
На завтрак он, вопреки обыкновению, съел недожаренный тост, а затем отправился к себе в лабораторию, надеясь, что Тайм-Ровер подскажет, почему из глаз текут слезы, когда для этого нет видимых причин.
Тайм-Ровер? Ах да.
Дело в том, что после тридцати Гаррисон Купер посвящал большую часть времени разработке схем невообразимого прошлого и неизведанного будущего. Фантазии мужчин обычно реализуются в виде машины, которая прекрасна, как женщина. Гаррисон Купер направил свои мечты в другое русло: из воздуха и раскатов грома он создал свое собственное средство передвижения и назвал его машиной Мёбиуса.
Краснея от наигранного безразличия, он объяснял знакомым, что берет полосу прошлого и полосу будущего, а потом скручивает их на пол-оборота в точке настоящего, чтобы образовалась односторонняя петля. Вроде тех бумажных восьмерок, которыми в девятнадцатом веке забавлялся математик А. Ф. Мёбиус.
– Ну конечно, Мёбиус, – начинали мямлить знакомые.
А про себя ужасались: «Караул. Надо уносить ноги».
Гаррисон Купер не принадлежал к числу одержимых ученых, но был безнадежным занудой. Не заблуждаясь на сей счет, он с некоторых пор отгородился от мира, чтобы завершить работу над машиной Мёбиуса. В то странное утро, когда у него из глаз дождем катились холодные капли, Гаррисон Купер вперился взглядом в эту хитроумную штуковину – чтоб ей пусто было – и силился понять, что же мешает ему ликовать и радоваться жизни.