Этот шестиэтажный дом желтого окраса на углу улицы Рубинштейна и Щербакова переулка — характерный образец архитектуры второй половины XIX в. Элементами декора типичного эклектичного фасада являются скромные наличники окон первого — пятого этажей, простые сандрики над окнами второго и более причудливые полукружия лучковых сандриков над окнами третьего этажей. Под этими окнами архитектор поместил нехитрый декоративный орнамент. Второй и третий этажи, где размещались самые дорогие квартиры дома, выделены еще и междуэтажными тягами и двумя балконами. Здание доходного дома возведено в 1862–1863 гг. по проекту архитектора Эрнста Густавовича Шуберского (1825–1865), служившего в Главном управлении путей сообщения. Самая известная его постройка — здание центральной городской водопроводной станции на Шпалерной улице. Кроме того, на его счету 13 доходных домов и 2 особняка[692].
В 1849 г. на месте этого дома стояли одно- и двухэтажные каменные здания, принадлежавшие Филиппу Сергеевичу Батенину, а впоследствии его наследникам. Дошедший до нас дом возведен на средства потомственного почетного гражданина Григория Григорьевича Раменского. Кроме дома в Троицком переулке, ему принадлежали доходные дома в Гусевом пер., 3, на наб. Екатерининского канала, 158, 7-й линии В.О., 76, Садовой ул., 41. Сам он жил в доме на Грязной ул., 14 (ныне ул. Марата) [693].
Дом № 19. Фото авторов, 2021 г.
В 1890–1900-х гг. в доме проживали: врач Николаевского военного госпиталя О.И. Болтуц, преподаватель Училища правоведения О.И. Глыбовский, частные служащие А.И. Македонский и Д. Николаев, владелец питейных заведений В.М. Ермаков[694].
В предреволюционные годы в доме работали: контора по перевозке мебели П.С. Сурикова, модный магазин Н.И. Ракус-Сущевской, ресторан «Лебеди»[695]. Здесь проживала весьма разношерстная публика: сапожный мастер П.М. Вашкелис; практикующий врач-акушер Л.И. Алянский (впервые информация о нем встречается в адресной книге «Весь Петербург» за 1896 г., с. 16); портной П.И. Дуберг; журналист газеты «Вечернее время» П.Л. Илларионов; ресторатор С.Т. Мельников; почетный гражданин В.В. Пашкевич; И.С. Самойло, заведующий убежищем для подростков, член Особого присутствия по развитию и призрению нищих; А.И. Стебрис, преподаватель торговой школы имени Императора Николая II; массажист Б.П. Сукачев; жена полковника Ж.Г. Туманова; коллежский секретарь, зубной врач В.И. Хрущов, служивший при школе Императорского Патриотического общества, Исидоровском епархиальном училище и Петроградском Императорском воспитательном доме[696].
Е.Б. Рейн и И.А. Бродский
В этом доме прошли детские и юношеские годы поэта Е. Рейна, ученика А.А. Ахматовой, друга И. Бродского, одного из тех, кто входил в круг «ахматовских сирот» вместе с Д. Бобышевым, В. Британшиским, С. Довлатовым, И. Бродским, А. Найманом, Г. Горбовским и А. Кушнером. Сам Е. Рейн вспоминает: «Мы жили по соседству, через дом. Мой 19, его (Сергея Довлатова. —
И вот — гости собрались, и началось чтение поэмы. Строки ее были весомы и значительны — но вникать в смысл я боялся так же, как смотреть на ботинки Рейна: куда уж мне? Помню лишь, что речь шла о съезде гостей на какую-то дачу. В сочельник. Слово это, как остальные, было из другой, несоветской жизни, и я точно еще не знал его значения — похоже, оно из жизни дореволюционной? Смело! По другим деталям поэмы — больше смахивало на нынешнюю жизнь… но все же необыкновенную. Вот какая, оказывается, сохранилась еще у нас аристократия на отдельных дачах! — это и был главный смысл поэмы, как я понял ее. Это все усвоили сразу и понимающе кивали. Притом стихи Рейна, когда я смог в спокойной обстановке прочесть их, оказались действительно замечательны — но в те минуты я напряженно думал о главном: как себя держать, как реагировать, чтобы не опозориться. Один раз, осмелев, я даже поднял голову и встретился с взглядом одного из слушателей (слушательниц?). Я восхищенно прикрыл глаза (мол, потрясающе!) — и после этого смотрел только на паркет: все же я как-то обозначил свое присутствие, хватит для начала. И тут, потеряв бдительность, я чуть не опозорился… что бы тогда было с моей литературной судьбой, да и вообще с жизнью?
Рейн, повышая напряг, гудел: „Он ее аукнул… и башмак! С его ноги спадая, стукнул!“
Тишина. Никто не смел не то чтобы сказать… стулом скрипнуть. И тут вдруг раздался стук — в наступившей тишине этот лист именно „стукнул“. Я увидел листок роскошной белой бумаги (видимо, прочитанный Рейном), который выпал из его рук и, будучи согнул вдвое, стукнул по паркету и так шалашиком встал. Мастер уронил лист! В первом страстном порыве я чуть было не рухнул со стула на колени, чтобы поднять выпавший из обессилевших рук мастера лист великолепной этой рукописи и вернуть хозяину. Уже совсем свесился со стула вперед головой, собираясь грохнуться, но все же что-то мелькнуло в моем мозгу, тем более боковым зрением я уловил, что кроме меня никто нырять за этим листом не собирается… Тут что-то не то! Крутанув головой, я как-то умудрился выйти из штопора и на стуле усидеть, что меня и спасло. И вскоре я вздохнул с облегчением — Рейн, снова поднимая голову к концу страницы, вдруг резко смолк — и второй лист грохнулся рядом с первым. Вот оно что! Это же он специально кидает! Точней — отдав всего себя художественной выразительности, бессильно роняет лист из рук. И хорош был бы я, бросившись поднимать: пафос сменился бы хохотом, чего Рейн никогда бы мне не простил. Испортил бы песню, дурак!
К концу поэмы Рейн весь пол закидал этими жесткими, стоящими коробом белыми листами и, не дождавшись бурных аплодисментов, которые грохнули чуть позже, скрипя прекрасными своими ботинками (он всегда великолепно разбирался в обуви), вышел из комнаты, не глядя ни на кого. И даже наступая на некоторые листы и давя их — в духе своей жестокой поэмы. Да, школу Рейна необходимо было пройти…»[698].
Авторы книги, посвященной Толстовскому дому, опираясь на ностальгическое стихотворение Е. Рейна «Прогулка», утверждают, что поэт в 1960-е гг. жил в этом доме, но внимательно вчитаемся в эти строки:
В этом стихотворении, написанном через полвека после той памятной «читки», есть точное указание на Щербаков переулок: «сквозь подворотню выход в переулок», и на снесенный дворовой флигель дома № 19, где жил Е. Рейн («Вот здесь стоял мой флигель. Он снесен»), и на встречи «ахматовских сирот» в этом флигеле («Когда стемнеет, там засветят лампу // Терпение, и я увижу всех».
В книге «Ленинград Довлатова» Лев Лурье пишет, что сначала соседом Рейна в двухкомнатной коммуналке был «престарелый придворный ювелир», увековеченный им в стихотворении «Сосед Григорьев»:
В этом же стихотворении Евгений Рейн вспоминает:
Речь снова идет о флигеле «в третьем дворе» Щербакова переулка, позже снесенном. Другим соседом Рейна Лев Лурье называет женившегося на дочери «соседа Григорьева» филолога Михаила Гордина, брата Якова Гордина. Уже тогда, когда Рейн работал в Москве и «жил на два города», к нему во время его приездов в Ленинград по-соседски наведывался Сергей Довлатов, «поклонявшийся ему как божеству».
Об этом вспоминал сам Евгений Рейн: «В эти времена Сережа приходил ко мне почти ежеутренне, он выходил гулять с фокстерьером Глашей прямо в тапочках, на босу ногу (даже в осеннее время), добывал пару бутылок пива и появлялся в моей комнате. При этом Глашу неизменно нес под мышкой»[700]. Если когда-нибудь будет установлена мемориальная доска поэту, то только на доме № 19.
Несколько лет назад в этом доме, в отличие от других домов на улице Рубинштейна, не было ресторанов, кафе и баров, теперь и этот дом не отстает от других. Здесь располагается кафе-бар «Заходи», на первом этаже работает магазин женской одежды «Мари», барбершоп «Hook», центр массажа и косметологии «Красота и Здоровье».
Четная сторона
Дом № 18/5
ebooksa