Улица Рубинштейна и вокруг нее. Графский и Щербаков переулки,

Еще на памяти у всех были софроновские погромные подвалы в „Литературной газете“, выразительно озаглавленные „Во сне и наяву“, и выступления Алексея Николаевича Арбузова, вступившегося за младшего товарища с трибуны Всесоюзного совещания театральных работников в Колонном зале Дома Союзов.

Пьесы Володина, за исключением „Фабричной девчонки“, как правило, запрещались, а если и разрешались, то со всякими оговорками: „Только для Товстоногова в БДТ“ или „только для Ефремова в «Современнике»“ — время было такое суровое.

И вот на фоне всех этих бесконечных унизительных запретов и ограничений „Современник“ решает отметить пятидесятилетие своего любимого автора. Юбилей устраивается в обстановке полной секретности — до такой степени это было опасно. Ни афиши тебе, ни пригласительных билетов. По списку, утвержденному лично Ефремовым, завлит Ляля Котова и директор-распорядитель Леонид Эрман обзванивают узкий круг друзей театра и конфиденциально приглашают к себе в гости, чтобы сообща отметить день рождения Александра Моисеевича Володина. На контроле у служебного входа, во избежание всяческих недоразумений, стоит все та же троица. Народу мало: всего около ста — ста пятидесяти человек. Правда, труппа в это число не входит.

В нижней фойе и в гардеробе свет притушен. Бросается в глаза необычная для этого театра тишина. Все здороваются, но говорят вполголоса. На лестнице Галина Борисовна Волчек с ассистентами продают счастливые билеты беспроигрышной лотереи всего за один рубль. Розыгрыш — сегодня же, на сцене, так что не упустите свой шанс!

В верхней фойе света побольше, работает буфет, чувствуется некоторое напряжение от предвкушения предстоящего удовольствия. Наконец открываются двери в партер. Первые ряды просьба не занимать. Но всем хватает места в середине зала. Вечер начинается с лотереи, на сцену выносят настоящий вертящийся барабан, выходят „пионеры“ в коротких штанишках — Людмила Крылова и Олег Даль, начинается розыгрыш. Объявляется первый „счастливый“ номер, выигравшего просят пройти с билетом на сцену. Им „случайно“ оказывается Володин. Все рады, все ликуют. Под музыку юбиляру вручают полосатую пижаму из штапеля.

Следующий розыгрыш, как вы, вероятно, уже догадались, достался снова ему же, юбиляру. И так продолжается до тех пор, пока на сцену не выкатили двухколесный новенький велосипед.

Все это „безобразие“ было подстроено Шурой Ширвиндтом и его „подручными“ из „Современника“.

Володин как-то сказал, что другого времени у нас, скорее всего, и не будет. И потому мы должны жить во времени настоящем, никак себя самих не обманывая. Он сам так живет — без суеты и каких бы то ни было жалоб или претензий. И своим примером молча учит других, поддерживая в каждом из нас чувство собственного достоинства…

Далее А. Ширвиндт приводит текст шутливого поздравления юбиляру: Александру Володину, проживающему по адресу: город Ленинград, Рубинштейна, 20, кв. 31 (бывш. 13), посвящается:

Жил автор безыдейный На улице Рубинштейна. Сел он утром на кровать, Начал пьесу сочинять, Взял перо он в обе руки, Написал четыре шутки! Про советское пальто Написал совсем не то. Стал описывать гамаши, Говорят ему: не наши. Вот такой рассеянный Автор безыдейный… Вместо домны на ходу Он воспел сковороду. Вот какой рассеянный Автор безыдейный. Однажды в трамвае Он ехал на вокзал. И критик, поучая, Один ему сказал: „Глубокоуважаемый Идеезаражатый, Не раз предупреждаемый, И все же недожатый, Во что бы то ни стало Должны вы воспевать. Учтите, очень скоро Вам могут указать“. Володин разозлился, Но чудом сохранился. Вот какой рассеянный Автор безыдейный. В министерство на прием Он отправился бегом, Взял сценарии и планы, Рассовал их под диваны. Сел в углу перед окном И уснул спокойным сном. „Кто так громко выступает?“ — Он спросил, слегка зевая. А с трибуны говорят: „Это вас опять громят“. Он опять поспал немножко И опять взглянул в окошко. А когда открыл глаза, Увидал огромный зал. „Это что за остановка — ВТО или Петровка?“ А с трибуны говорят: „Это вас опять долбят!“ Он опять поспал немножко И опять взглянул в окошко. Увидал огромный зал, Удивился и сказал: „Конференция какая? Наш район иль кустовая?“ И сосед ответил тут: „Это вас опять… несут“. Закричал он: „Что за шутки? Нет покоя ни минутки“, — Повернул свой тощий зад И уехал в Ленинград. Вот какой рассеянный И самонадеянный Автор безыдейный С улицы Рубинштейна.

„Особенно дорог мне лично Саша Володин, — вспоминает А. Ширвиндт, — потому что он всегда считал меня хорошим человеком. У меня много друзей (ну, много друзей не бывает, но для общего лимита друзей на одну душу населения у меня много — только бы не умирали так внезапно и подряд). Друзья мои относятся ко мне вполне доброжелательно, и даже любят, и даже иногда говорят об этом стыдливо, но… единственный, кто не постеснялся очень давно сказать, что я хороший человек, был Саша Володин. Смелый, яркий и мужественный поступок. На его кухне в Ленинграде даже висело воззвание-плакат: «Шура — идеал человека!» Этот лозунг, где вместо Маркса, Ленина, Пастернака был обозначен я, являл собой открытую гражданственность и цельность хозяина кухни.

Маленький (тогда) сын Володина, пробивающийся к истокам российской словесности, читал этот призыв по слогам и с удивлением спрашивал папу: А ПОЧЕМУ Шура — и делал человека?“

Кстати, именно с сыном связано происхождение псевдонима „Володин“. До конца 1950-х Александр Моисеевич был известен по своей собственной фамилии — Лившиц. Об этом вспоминал сам драматург: „Когда в альманахе «Молодой Ленинград» первый мой рассказ приняли, воодушевленный этим, пришел с шестилетним сыном в издательство. Редактор мне говорит:

— У вас такая фамилия, что вас будут путать. Один написал плохую статью о Шагинян, у другого какие-то нелады на радио.

Я-то понимал, в чем дело. Моя фамилия немыслима в оглавлении среди хороших молодых русских писателей.

— Что же делать? — спрашиваю.

— Это кто — ваш сын?

— Да.

— Как его зовут?

— Володя.

— Вот и будьте Володиным“»[765].