Улица Рубинштейна и вокруг нее. Графский и Щербаков переулки,

Номер школы тоже был 23 (сейчас № 206. — Авт.), и в это число я вкладывал символический, точнее, ложно многозначительный смысл. Например, прибегнув к вычитанию, говорил себе, что дом минус школа, как, впрочем, и школа минус дом равняется нулю. Какой из этого следовал вывод, мне сейчас трудно объяснить. Но вывод следовал и почему-то был очень важен.

Подобные игры, упражнения неокрепшего ума, в которых то ли разбазаривается, то ли, напротив, накапливается умственная энергия, наверное, всем известны. Взрослея, начинаешь стесняться их: какая чушь приходила в голову! Но, повзрослев окончательно, улавливаешь в них иные оттенки: какая невинная, безоблачная, безвозвратная чушь!..

Итак, чтобы очутиться на школьном дворе, достаточно было выскочить из дома черным ходом и перемахнуть через забор. Он был высоковат, к тому же покрыт колючей проволокой, зато я был ловок и цепок. И хотя, говоря по-спортивному, я „выступал“ наилегчайшей весовой категории, ничто на свете, включая неоднократно испытанную опасность оставить на заборе кусок штанов, не могло бы заставить меня пренебречь кратчайшей дорогой.

Много воды утекло с тех пор, и жизнь научила меня брать препятствия посерьезнее. В частности, научила брать их в обход. Что поделаешь, путь непрямой, извилистый, хотя и требует долготерпения, нередко является более верным способом достижения цели. По крайней мере, в искусстве мало что удается, когда действуешь в лоб и с наскока. Это не мешает мне завистливо вздыхать о той мальчишеской прямолинейности, которой все было нипочем…

<…> При царе наша школа называлась Петровской, потом название отменили как старорежимное, а нового не дали, только пронумеровали ее. Но в обиходе она как была Петровская, так и осталась. Это была отличная школа. Когда-то она имела статус коммерческого училища, за которым укрепилась негромкая, но солидная репутация благодаря отлично подобранному преподавательскому составу. Но и в годы моего учения она по-прежнему славилась высоким уровнем преподавания.

В отличие от множества других петроградских заведений здесь почти все педагоги согласились сотрудничать с советской властью. Они оставались на своих привычных местах и занимались своим привычным делом как ни в чем не бывало. Как бы наперекор разрухе, голоду и разброду в умах, подвергавших интеллигентов старой закалки (даже и тех, что не были настроены непримиримо) искушению опустить руки, устраниться от активной деятельности.

Благодаря этому нашу школьную жизнь отличала стабильность давным-давно установившихся и тщательно оберегаемых традиций. Во всем чувствовались организованность и рачительность…», с этим домом связаны и поступление А.И. Райкина в Театральный институт на Моховой, и его дебют на сцене Театра миниатюр, который он впоследствии возглавлял много лет[968].

В те же годы здесь, в квартире № 78, проживал известный врач-гомеопат А.П. Пассек. Алексей Помпеевич поселился в этом доме в 1932 г. К этому времени общий стаж его работы в медицины составил 39 лет, а в гомеопатии — 18[969]. Работать по специальности начал еще в 1893 г., в советское время А.П. Пассек проводил большую работу по подготовке кадров в области гомеопатии, был председателем научно-редакционной коллегии общества, судьба хранила его, потомка древнего дворянского рода от репрессий[970].

Его брат, Николай, был чиновником высокого ранга, о чем свидетельствует сообщение в телевизионных новостях от 8 ноября 2012 г.: «Недавно в канадском городе Монреале, на кладбище Мон Руаяль, обнаружена могила генерального консула Российской империи Николая Помпеевича Пассека. Дипломат скончался 20 февраля 1914 года в возрасте 64-х лет. В сообщениях газет тех лет говорилось, что граф Николай Пассек страдал аппендицитом и другими заболеваниями. Он умер в своей квартире, располагавшейся в доме, сохранившемся до сих пор…»[971]

Еще один любопытный факт — в Российском государственном архиве литературы и искусства в Москве хранятся пять писем Пассека к М.Г. Савиной, написанные им до 20 января 1900 г., что свидетельствует об его интересе к театру и личном знакомстве с великой актрисой[972].

Судьба дворянской семьи Пассеков — еще одно свидетельство того, как трагические события столетней давности — войны и революции — разрушили устои дворянского общества, разделяли семьи. Лишь немногим, как в нашем случае жителю дома № 23 А.П. Пассеку, удалось избежать ссылки в лагеря или расстрела.

Самым же знаменитым жильцом дома советской эпохи стал писатель Сергей Довлатов, которому посвящена мемориальная доска, установленная в 2007 г. к 65-летию писателя по проекту скульптора Алексея Архипова. Здесь прошли его послевоенные детство и юность, здесь проходило становление Довлатова-писателя.

«Как и прочие многоквартирные дома в центре города, в 1920-х дом № 23 подвергся уплотнению, — отмечает в своей книге „Ленинград Довлатова“ Лев Лурье. — Довлатовская квартира до революции принадлежала семейству Овсянниковых — один из них, „жизнелюбивый инженер“ Гордой Овсянников, продолжал жить на уплотненной площади и в 1960-х. <…>

С.Д. Довлатов

Мемориальная доска С. Довлатову

Мать Сергея Довлатова, Нора Сергеевна, 28-летняя артистка драматического театра, получила в этой коммуналке две комнаты окнами в темный проходной двор в декабре 1936 года. Отсюда она уехала в эвакуацию, а в июле 1944 года вернулась на улицу Рубинштейна со своей большой семьей: в двух комнатах разместились ее трехлетний сын Сергей, муж Донат Исаакович Мечик, его мама, Раиса Рафаиловна, и родная сестра Норы, Анель Сергеевна. Правда, постепенно комнаты пустели: бабушка Раиса умерла через несколько месяцев после возвращения, Донат спустя несколько лет ушел из семьи, Анель вышла замуж и завела собственное хозяйство…

Кроме Довлатовых в квартире постоянно жило 6–7 семей, по преимуществу — интеллигентных пролетариев. Среди них, например, были инженер-картограф Мария Цатинова, актриса Ленгосэстрады Алла Журавлева и ее муж, музыкант радиокомитета Аркадий Журавлев, бухгалтер Ленинградского военного округа Зоя Свистунова»[973].

Мальчик на санках — будущий писатель С. Довлатов. Фото 1940-х гг.

Дом № 23. Фото 1950-х гг.

Как вспоминал сам писатель в рассказе «Наши»: «Жили мы в отвратительной коммуналке. Длинный пасмурный коридор метафизически заканчивался уборной. Обои возле телефона были испещрены рисунками — удручающая хроника коммунального подсознания. Наша квартира вряд ли была типичной. Населяла ее главным образом интеллигенция. Драк не было. В суп друг другу не плевали. (Хотя ручаться трудно). Это не означает, что здесь царили вечный мир и благоденствие. Тайная война не утихала. Кастрюля, полная взаимного раздражения, стояла на медленном огне и тихо булькала…»[974].