Спустя неделю о расследовании дела членам правительства доложил железнодорожный комиссар Лабунский. По его мнению, стрелявший открыл огонь из телефонной будки, причем стоя на коленях. Пуля пробила стул, Фролкина, оставила след на стене, но так и не была найдена. Скорее всего, кто-то забрал ее на сувенир. Лабунский пытался опросить Перфильева, но участвовавший в производстве по делу комиссар юстиции большевик Вейнмарн не дал ему закончить допрос. Вейнмарн был крайне расстроен, взволнован, вынужден признать факт убийства, после чего уединился и перестал отвечать на звонки коллег.
Перфильев был отстранен от должности 19 марта, а Вейнмарн ввиду отсутствия отправлен в отставку. Вместо них наркоматы внутренних дел и юстиции возглавили соответственно большевик Хумарьян и максималист Цыпин.
Ашот Хумарьян был интересной личностью. 43-летний уроженец Тбилиси, вел революционную работу с 1905 года, работал наборщиком в Бакинской подпольной типографии, печатавшей ленинскую «Искру», неоднократно подвергался аресту, был в ссылке и оказался в Астрахани в результате очередного конвоирования, где и был поставлен на жандармский учет.
Перфильев исчез, покинув город в неизвестном направлении. Чуть позже его фамилия окажется в списках комсостава 21-й стрелковой дивизии РККА, в которой он станет начальником по снабжению[525].
Как видим, конфликтов по собственно партийной линии в краевом правительстве не было. Основной проблемой Совнаркома стала текучесть кадров. Многие люди поняли, что эта работа им не по плечу. Что показательно, они не держались за должности, передавая их своим более подготовленным товарищам.
18 марта покинул должность комиссар судоходства Баланин. Его выдвигал профсоюз работников верфей, то есть Баланин, скорее всего, принадлежал к большевикам или сочувствующим. 28 марта ушел в отставку нарком финансов Рушевский, 2 апреля сдали дела нарком здравоохранения Гузиков и железнодорожный комиссар Лабунский. Еще в середине марта были сменены комиссар труда и комиссар призрения (это ведомство стало прообразом современных органов соцзащиты).
6 апреля в отставку подал председатель Продовольственного комитета меньшевик Михаил Непряхин. Впрочем, собрание служащих упросило его остаться[526].
28 марта Цыпин отбыл на съезд эсеров-максималистов. По возвращении он фактически стал вторым человеком в губернском правительстве, очень часто заменяя главу кабинета. Подпись Цыпина стоит под множеством решений Совнаркома того времени.
В тот же день город покинул Мина Аристов с отрядом в 330 человек, включая 80 конников. Он выдвинулся на фронт, в направлении Тамбова.
Еще один отряд – экспедиционный корпус из 1000 человек – во главе с левым эсером Сергеем Буровым отправился в Порт-Петровск (совр. Махачкалу). Астраханцы вместе с бакинскими рабочими рассеяли банды местных националистов, но 27 апреля Буров погиб в бою. Его тело было перевезено в Астрахань, а Александровский сад в память о герое переименован в Буровский.
Краем по-прежнему управляла коалиция большевиков, левых эсеров и максималистов. Особняком стояли анархисты. Они захватили под свои нужды какой-то административный объект, и Совнарком спешно подыскивал им другие помещения.
Между тем возглавивший правительство левый эсер Войцехович тяжело заболел. Нервные перегрузки привели к анемии мозга. Так в тот период называли заболевание, вызванное уменьшением притока крови в головной мозг и сопровождающееся полуобморочным состоянием, а также проблемами с сердцем. Войцехович сдал пост и отправился на лечение[527].
28 апреля председателем Совнаркома стал Ашот Хумарьян, что завершило трехмесячное левоэсеровское управление краем. Однако Хумарьян явно не был руководителем вождистского типа, и принцип трипартизма сохранялся.
Более того, еще 25 апреля сам Хумарьянц… вышел из местной большевистской организации. Вместе с ним ее покинули Трусов, Трофимов, Унгер, Батов, Дианов, Попова, Негодов и Колясов. Все это были старые партийные работники, в основном вступившие в РСДРП еще до Февральской революции и прошедшие подполье. За их плечами стояли профсоюзы. Идеологом и организатором раскольников, естественно, стал Трусов.
Приют им дал комиссар образования левый эсер Бакрадзе, расположившийся в доме Печенкина. Теперь в этом здании находились еще и старые большевики.
«С занятием господствующего положения нашей партии, – писала группа отколовшихся, – в нее потянулись лица, совершенно ничего не имеющие ни с партией, ни с идеей партии, ни с программой, ни с задачами, целями и тактикой, и полезли в организацию занять места во власти. Есть и такие, которые мыслят и помешались на этом, чтобы быть большевиком, нужно делать одно – бей, стреляй, режь и дави всех, кто не хочет так думать и так делать, как они думают и делают. Видя безответственное поведение местной организации, мы, группа старых партийных работников (коммунистов-большевиков), не желая нести нравственной ответственности за действия безответственных “большевиков”, выходим из местной организации “большевиков”, чтобы создать новую, сознательную и здоровую организацию»[528].
После этого Трусов отправил в Москву списки лиц, кого он предлагает немедленно исключить из партии.
Большинство астраханской парторганизации, охарактеризовавшее бунтарей как «отколовшихся интеллигентов», напрасно рассчитывало на Центр. Попытка Москвы надавить на Трусова и принудить его к примирению ничего не принесла: своевольный профсоюзник, не стесняясь в выражениях, высказал в адрес высокого начальства все, что по этому поводу думает: «передайте тов. Свердлову, что как бы он плохо не думал о провинции и провинциалах, все же не всякий “ваш” – сиречь, столичный – рядовой годится к нам в генералы»[529].
Разногласия достигли такого уровня, что «большевики-коммунисты» выдвинули своего кандидата на пост председателя горисполкома. Противостояла им коалиция из новых большевиков, левых эсеров и максималистов, которая, естественно, и одержала верх. Председателем горисполкома стал коммунист Батов, а заместителем – левый эсер Фомин[530].
После этого раскольники – Хигер, Дианов и Чернов – покинули городской Продовольственный комитет, в состав которого они входили[531].
ebooksa