— Вечерами в моей конторке и ныне женщин полно. Там у меня радиоприемник, и все хотят послушать. Нынче-то уж не так, а что было, когда наши отступали! Как услышишь, начинают тилинькать, аж сердце зайдется. Диктор говорит: «В последний час…» А тебе кажется, и впрямь последний час наступает. Идут, мол, тяжелые бои с превосходящими силами противника, наши войска, слышь, отходят на новые позиции, оставили один город, другой город… Никогда я в этих городах не бывал, а хоть ложись да помирай, как бабы голосом заревут, услышав о сдаче городов. Ведь, небось, каждая думает: «Не там ли мой?» Мутилось, поверишь ли, в глазах…
И все-таки война где-то там, далеко. В поселке тихо, будто и мирно совсем. Но вот и дальние лесные жители увидели ее, проклятую. Стали в Сузём привозить беженцев из Ленинграда. Весь поселок выходил встречать подводы. Людей привозили: больных, истощенных, многие не могли сами передвигаться, Женщины ахали, причитали и брали приезжих нарасхват: каждой хотелось приютить ленинградку. Макора тоже привела в свою комнату старушку, еле живую. Уложила в постель, укрыла потеплее, зарезала курицу и стала давать больной понемножку куриного бульона. Слыхала, что сильно изголодавшихся нельзя сразу много кормить.
Когда новая Макорина квартирантка пришла в себя, она долго не могла понять, где находится. На стене ходики тиликают, сквозь окошко сосны видны. Постель мягкая, простыня похрустывает, чистая.
— Где я? — спросила больная.
— В Сузёме, бабушка, на лесопункте.
Лицо больной сморщилось.
— А я и не бабушка…
Макора смотрит, смотрит, а ведь и впрямь та совсем не старуха, а девчонка. Что же она перенесла, милая, ежели ее можно за старуху принять!
— Вы простите меня, в потемках не разглядела, — извинилась Макора.
— Что ж, разве вы виноваты, — чуть слышно ответила девушка. Она хотела поднять руку, видно, затем, чтобы смахнуть слезу, да силы не хватило. Макора полотенцем вытерла лицо девушки.
И что тут сказать? Как прибыли ленинградцы на лесопункт, работа в делянках пошла заметно лучше. Дивился Иван Иванович, глядя, как женщины, стиснув зубы, с остервенением дергали пилу, будто она виновница всех бед, павших на людей. Топору, буде он туп и не берет дерева, помогали слезы.
Ленинградки постепенно пришли в себя. А чуть опамятовались, тоже не захотели сидеть сложа руки. Помогали хозяйкам по дому, хлопотали в столовой, мели и мыли в общежитиях. А затем пошли и в делянки. И грех и смех на них было смотреть, как робко они подходили к дереву, неумело взмахивали топором. А повалится дерево — с визгом отскакивали в сторону.
Макора пришла однажды в конторку за нарядом. Иван Иванович читал только что полученную важную бумагу и не обратил на нее внимания. Сидит, читает, шевеля губами, карандашиком подсчеты делает. Не сходятся подсчеты. Сдвинул он на лоб очки, кинул сердито карандаш, чертыхнулся. Увидел Макору — стал рыться в столе, чтобы скрыть смущение.
— Чем расстроен, Иван Иванович? — спрашивает Макора.
— Чем, чем… Вот Егорки Бережного нет, тем и расстроен…
— Не его одного, многих нет, — чуть слышно произнесла Макора.
— Не его одного, правда… Да лучше его не найти лесоруба для этого задания.
— Какое задание?
Спохватился Иван Иванович, да поздно. Выходит, выдал военную тайну. Делать нечего, строго смотрит на Макору, говорит:
— Секретное задание, видишь ты, получено… Вот какое дело, Макорушка. Тебе-то уж ладно, скажу. Болванки ружейные приказано заготовлять. Для винтовочных лож, для автоматов… Березовые болванки, особого качества Их только умелые лесорубы раньше заготовляли, специалисты. А где взять таких? Одному уж мне придется. А задание такое, что на три года одному-то хватит да и не справиться. Нога у меня «казенная», шут ее дери…
ebooksa