— Веселенькое дельце! Что, Иван Иванович, делать-то будем?
Мастер стоял в сторонке, молчал с видом полного недоумения. На вопрос начальника он только повел плечом, дескать, мое дело десятое, я мастер леса, а не нянька. Синяков подошел к нему, сказал тихо.
— Вот что, надо попросить Макору Тихоновну, чтобы их в садик устроила. И придется поискать, нет ли где отдельной комнатушки, не жить же им тут, в общем бараке…
В старых мужних шапках, в заношенных до дыр полушалках, в пестрядинных сарафанах старинного домашнего тканья, уже видавших виды, в ватниках, будто в гофрированных латах, бродили они в делянках по пояс в снегу, скопом кидались к упавшей лесине и терзали ее сучья с яростью неуемной, накатывали бревна на сани то с песнями, то с плачем, разводили костры и у огонька судачили, перемывая косточки дальним и ближним. Поселковых женщин, знакомых с лесным производством, пришлось поставить бригадирами, а некоторых и мастерами. Даже Машенька нашла себе дело в делянке: она стала раскряжевщицей, потому что, как утверждает Иван Иванович, во время своего болваночного промысла она дотошно проштудировала инструкцию и нынче знает сортименты, почитай, лучше всех в Сузёме. Показывая, как разделывать поваленное дерево, Иван Иванович не без удовольствия спрашивал Машеньку:
— Марья, скажи-кось, из этой лесины пропса выйдет? Правильно, а рудстойка? Из вершины, тоже правильно. А ну, пометь, где тут пиловочник… Добро… Вот, девоньки, так и надо. Лесину разрезать не все равно как, а с умом, с толком. К примеру, так же, как вы дома сарафан себе кроите, — чтобы и в аккурат получился, и чтобы обрезков меньше осталось. Понятно вам? Ну дак и ладно. Ты, Марьюшка, на примере им чаще показывай, понятственнее будет…
Женщины постигали эту лесную премудрость, иные с охотой и жаром, иные со смешком да ухмылкой, но так или иначе в лесу работа кипела, стоял такой гам, что, если и водились в трущобах волки, они поспешили убраться подальше от греха. Вечером женщины приходили в бараки усталые, казалось, им больше ничего не надо, только бы добраться до топчана. А отдохнут с полчасика, и уж неохота заваливаться спать. Вечера зимние длинны, а делом заняться в бараке не так-то просто: на иной барак всего только одна коптилка, тут тебе не до шитья, не до вязанья, заплату на порванный рукав и то с трудом притачаешь. Вот и сидят, скучают от безделья, тешат душеньку бабьими житейскими разговорами да сплетнями. Всякое бывает.
Пчелке дома не сидится, она по баракам ходит, в бабьи разговоры встревает, бабьи докуки выслушивает. А приходит домой восхищается.
— Какие женщины! Вы бы знали, Макора Тихоновна, какие женщины! Иные мужей потеряли, дома у них все рушится, заваливается, а ведь в лесосеку едут без слова, понимают: это нужно для победы. А похвали ее или, того хуже, посочувствуй, обидится, пожалуй…
Макора улыбается.
— Вот как тебе наши женщины понравились… На то они и северянки. Вот только ростом чуть коротковаты, ну, да это не велик порок…
— Вечера бы у них, Макора Тихоновна, чем-то занять. Хоть читки, что ли, устраивать?..
В одну из таких бесед и возникла у Машеньки мысль организовать в поселке клуб. Макора подхватила ее.
Собрали женщин. Макора обратилась к ним со странным вопросом:
— Бабоньки, где мы с вами живем?
Женщины удивились столь наивному вопросу.
— Известно где, в лесу.
— То-то и дело, как в лесу, — поправила Макора. — Знаем лишь делянку да теплую печку. Посплетничать в бараке — только и удовольствий. Хоть у колодца бы встретиться, да и колодца-то нет. А что, если нам клуб свой устроить?
— Клуб?
— Еще скажи: театр.
— Может, цирк сварганить, бабы?
ebooksa