— Что же это такое деется на свете? В праздник христов работай, а ежели отпразднуешь, тебя судят…
Судья, заслонясь от лампы рукой, всматривался в полумрак барака, стараясь разглядеть вновь прибывшего. Узнал. Постучал о столешницу.
— Семен Афанасьевич, ты у нас порядок не нарушай. Зашел, так садись. Сказать хочешь, спросись.
— Чего мне спрашиваться, я уж все сказал. А тебе бы, Василий Ильич, не к лицу против бога судить, ты ведь крещеный.
Семен Бычихин, сосновский пчеловод и церковный староста, укоризненно смотрел на судью, очищая широкую бороду от куржевины.
Судья смутился, без нужды стал перебирать какие-то бумаги на столе. Потом, оправясь, рассердился.
— Нечего меня крещеньем пугать, все мы крещеные. Не о том сказ. За другое судим, за нарушение общего постановления. Понятно тебе?
— Не шибко понятно, да что сделаешь. Бога нынче вы не слушаете, меня и подавно не послушаете…
— Давай, Семен Бычихин, в другом месте советуй, — хлопнул судья ладонью о столешницу. — Будет кто еще говорить?
— Чего говорить, и так ясно, — ответили из угла.
— Тогда устроим перерыв. Суд будет советоваться, — сказал судья.
Судьи ушли в сушилку, прикрыли за собой дверь. Вскоре они опять появились за столом. Барак притих. Судья расправил замусоленный лист бумаги, сделал попытку читать по слогам, но разбирал с трудом, путался. Бросил бумагу, вытер пот на лбу рукавом.
— Лучше скажу без бумаги. Не по моим глазам эти каракули…
— А кто же их накарякал? — с ехидцей спросили из угла.
Судья виновато поморгал.
— Сам, кто… Пером оно, брат, не топором…
После небольшой паузы другим, строгим голосом судья сказал:
— Мы присудили тебе, Егор, — он опять взял бумагу, отыскал глазами нужное место и выговорил раздельно, по слогам, — об-щест-вен-но-е по-ри-ца-ни-е. Чуешь?
— Чую, не глухой.
— И вперед так не делай. Понятно? Вот и весь суд.