Чхонён, не отвечая, снял кепку, повесил на гвоздь.
— Где был, говорю? — повысил голос О Тонхак.
— Почему ты всегда спрашиваешь? — с трудом выдавил из себя Чхонён и устало опустился на стул.
— Ты что затеваешь, а? Отвечай!
В одно мгновение О Тонхак очутился с ним рядом. Тётушка Хван, прислонившись к стене, тяжело дышала. У неё не было ни сил, ни желания вмешиваться.
Чхонён сидел, поглощённый своими думами, рассеянно глядя куда-то вверх, словно отыскивая что-то на потолке, и молчал. О Тонхак изменил тактику.
— Чхонён! — начал он вкрадчиво.— Ведь ты мой единственный сын. Кроме тебя, у меня никого нет. Ты один знаешь душу отца…
— Поглядите-ка на него! — расхохоталась вдруг тётушка Хван.— Чхонён — его единственный сын! Он, видите ли, знает душу отца!
— Помолчи-ка лучше,— бросил на неё косой взгляд О Тонхак.
— Чего ж молчать-то? — наклоняясь вперёд, едко спросила тётушка Хван и вдруг разрыдалась.
О Тонхак даже не взглянул на неё. Он всё пристальнее всматривался в сына. У того застыло на лице какое-то странное выражение, и, кажется, О Тонхак это выражение разгадал.
— Говори, что случилось?
Он потряс Чхонёна за плечо. Чхонён содрогнулся всем телом, и рука О Тонхака бессильно упала. Он не мог сдержать нахлынувшей вдруг ярости.
— Ты же мой сын! Знаешь, почему я терплю всё это? Потому что хочу вернуть нашу землю, наш мир… Вернуть для тебя! А ты? Нет, чтобы поддержать отца, ходишь как в воду опущенный…
Он смотрел на отвернувшегося от него Чхонёна полными злобы глазами.
— При чём тут земля? — пожал плечами Чхонён.
— Что-о-о? — задохнулся О Тонхак.
А сын продолжал:
— И что такое «наш мир»? Мир, в котором по корейской земле ходят оккупанты? — Теперь он смотрел О Тонхаку прямо в лицо.
— Что-о-о? — повторил О Тонхак.— Ах ты дрянь! Что ты сказал?