– Конечно. Я обвинил Верасвами в подготовке мятежа против правительства. Что ж, я должен предъявить им мятеж, как иначе?
– Ах, вон оно что. А когда разразится мятеж, ты скажешь, что зачинщик доктор Верасвами. Так, значит?
– Дошло, наконец-то! Я-то думал, последнему дураку будет понятно, что я поднимаю мятеж только затем, чтобы его подавить. Я – как там мистер Макгрегор выражается? – агент
Ю По Кьин, по праву гордый собой, продолжил мерить шагами комнату, держа руки за спиной и улыбаясь. Ма Кин какое-то время обдумывала услышанное. Наконец она сказала:
– Все равно в толк не возьму, зачем тебе это, Ко По Кьин. К чему все это? И при чем тут доктор Верасвами?
– Ты никогда не поумнеешь, Кин Кин! Разве я сразу тебе не сказал, что Верасвами мне поперек дороги? Этот мятеж – самое то, чтобы избавиться от него. Конечно, мы никогда не докажем, что это он зачинщик, ну и подумаешь? Все европейцы примут как должное, что он как-то в этом замешан. Так они привыкли. С ним будет покончено. А его падение – это мое возвышение. Чем больше я его очерню, тем краше сам предстану. Теперь поняла?
– Поняла-то поняла. Только думаю, низко это, гадко. Удивляюсь, как тебе не стыдно мне рассказывать?
– Вот что, Кин Кин! Давай ты не будешь нести эту чушь?
– Ко По Кьин, почему одни злодейства тешат тебе душу? Почему все, что ты ни сделаешь, должно быть кому-то во вред? Подумай о бедном докторе, которого лишат должности, и о деревенских, которых застрелят или будут бить бамбуком, а то и посадят на всю жизнь. Разве без этого нельзя? Зачем тебе еще деньги, когда ты и так богач?
– Деньги! Кто говорит о деньгах? Когда-нибудь, женщина, ты поймешь, что есть в мире кое-что, кроме денег. Слава, к примеру. Величие. Ты сознаешь, что губернатор Бирмы весьма вероятно приколет мне орден на грудь за мое служение отечеству? Разве такая честь не внушит тебе гордости?
Ма Кин сокрушенно покачала головой.
– Когда ты поймешь, Ко По Кьин, что не вечен? Подумай, что станет с теми, кто жил во зле. Можно ведь,
Ю По Кьин рассмеялся и беспечно махнул рукой, подразумевая, что откупится пагодами.
– Ох, смотри, как бы смех твой слезами не обернулся. А сама бы я такой жизни не пожелала.
Она снова раскурила сигару, повернувшись боком к Ю По Кьину в знак неодобрения, пока он продолжал расхаживать туда-сюда по комнате. Когда же он заговорил, тон его стал серьезней, чем прежде, и даже как-то сдержанней.
– Знаешь, Кин Кин, есть еще кое-что за всем этим. Кое-что, чего я никому еще не говорил. Даже Ба Сейн не знает. Но, думаю, тебе я скажу.
– Не хочу больше слушать о твоих злодействах.
– Нет-нет. Ты сейчас спрашивала, зачем я затеял все это. Ты, наверно, думаешь, я решил сжить со света Верасвами просто из неприязни и еще потому, что его отношение к взяткам всем мешает. Дело не только в этом. Есть еще кое-что, куда как важнее, и это касается не только меня, но и тебя.
– Что же это?
– У тебя никогда не возникало желания чего-то высшего, Кин Кин? Никогда досада не брала, что, несмотря на все наши успехи – точнее сказать, мои успехи, – мы почти в том же положении, как и в самом начале? Сейчас я сто́ю, смею сказать, два лакха[70] рупий, однако взгляни, на что похоже наше жилье! Взгляни на эту комнату! Она же ничем не лучше крестьянской. Я устал есть пальцами, вращаться среди бирманцев – бедного, второсортного народа – и жить, скажем прямо, как жалкий муниципальный служащий. Одних денег мало; мне бы еще хотелось чувствовать, что я достиг какого-то положения. Разве тебе иной раз не хочется жить жизнью чуть более – как это сказать – возвышенной?