Дни в Бирме

22
18
20
22
24
26
28
30

Флори присел и немедленно взмок горячим потом, пропитавшим рубашку. В комнате было удушающе жарко. Крестьяне из всех пор потели чесноком. Они подходили по очереди к столу, и доктор поднимался со стула, тыкал пациента в спину, прикладывал к груди свое черное ухо, бегло спрашивал что-то на грубом бирманском, затем садился за стол и царапал рецепт. Пациенты с рецептами шли через двор к аптекарю, а тот давал им пузырьки с подкрашенной водой. Основной доход аптекарь получал, приторговывая лекарственными препаратами, поскольку зарплата его составляла всего двадцать пять рупий в месяц. Впрочем, доктор этого не знал.

Редко в какое утро у доктора находилось время лично осмотреть больных, поэтому он, как правило, препоручал их одному из младших хирургов, чьи методы диагностики были просты. Они спрашивали у пациентов: «Где болит? Голова, спина, живот»? И, услышав ответ, давали им один из трех рецептов, заранее разложенных по стопкам. Пациентам такой метод нравился несравненно больше докторского. Доктор желал знать, страдал ли кто венерическими болезнями (беспардонный и бессмысленный вопрос), а то и наводил страху, предлагая операцию. «Пузорезку», как говорили крестьяне. Большинство из них предпочли бы десять раз умереть, нежели чем согласиться на «пузорезку».

Отпустив последнего пациента, доктор опустился на стул, обмахивая лицо бланками рецептов.

– Ах, эта жара! Бывают утра, когда я думаю, что никогда не выведу из носа сапах чеснока! Поражаюсь, как он пропитывает всю их кровь. Вы не садыхаетесь, мистер Флори? У вас, англичан, чувство обоняния едва ли не слишком расфито. Каким мучениям все вы должны подвергаться на нашем грясном востоке!

– Оставь свой нос всяк, сюда входящий, а? Могли бы написать это над Суэцким каналом. У вас, похоже, занятое утро?

– Как обычно. Ох же, друг мой, как бесотрадна работа врача в этой стране! Эти крестьяне – грясные, невежественные дикари! Даже убедить их прийти в больницу – все, что мы можем, а они лучше умрут от гангрены или будут десять лет таскать опухоль расмером с дыню, чем лягут под нож. А что са лечение дают им их, с посфоления скасать, снахари! Травы, собранные в новолуние, усы тигра, рог носорога, моча, менструальная кровь! Как могут люди пить такое? Отфратительно.

– Зато весьма живописно. Вам следует составить бирманскую фармакопею, доктор. Получится не хуже травника Калпепера[71].

– Сущие варвары, сущие варвары, – сказал доктор, облачаясь в белый халат. – Вернемся ко мне домой? Там есть пиво и, полагаю, остался кусочек-другой льда. У меня операция в десять – ущемленная грыжа – очень срочная. До тех пор я свободен.

– Да. Между прочим, я хотел с вами кое о чем поговорить.

Они прошли через двор к дому доктора и поднялись к нему на веранду. Доктор проверил ледник и, увидев вместо льда тепловатую водицу, открыл бутылку пива и раздраженно велел слугам поставить еще несколько бутылок в подвесную люльку из мокрой соломы. Флори стоял, глядя через перила веранды, не снимая шляпы. Дело в том, что он пришел извиниться. Он избегал доктора почти две недели – с того самого дня, когда подписал в клубе оскорбительную записку. И потому чувствовал себя обязанным извиниться. Ю По Кьин отлично разбирался в людях, однако допустил промашку, решив, что двух анонимных писем будет достаточно, чтобы всерьез отвадить Флори от его друга.

– Слушайте, доктор, вы знаете, что я хотел вам сказать?

– Я? Нет.

– Да, знаете. Насчет пакостного выпада против вас, что я позволил себе на той неделе. Когда Эллис повесил записку на доску в клубе, и я подписал ее. Вы, должно быть, слышали об этом. Я хочу попытаться объяснить…

– Нет-нет, друг мой, нет-нет! – доктор впал в такое смятение, что подбежал через веранду к Флори и схватил за руку. – Вам не надо объяснять! Пожалуйста, не вспоминайте! Я прекрасно понимаю… ну, совершенно прекрасно.

– Нет, не понимаете. Не можете понять. Вы просто не сознаете, что за давление испытывает человек, идущий на такое. Ничто не вынуждало меня подписать это. Ничего бы не случилось, откажись я. Нет закона, требующего от нас пакостить азиатам – совсем наоборот. Но… никто просто не смеет проявить к азиату лояльность, если она означает разлад с остальными. Так не делают. Если бы я уперся и не подписал записку, я бы впал в немилость в клубе на неделю-другую. Так что я поддался, как обычно.

– Пожалуйста, мистер Флори, пожалуйста! В самом деле, вы доставите мне неудобство, если вы не прекратите. Как будто я не в силах всячески войти в ваше положение!

– Наш девиз, как знаете: «В Индии поступай, как англичане».

– Конечно, конечно. И дефис благороднейший. «Держаться вместе», как вы говорите. Это секрет вашего превосходства над нас, асиатами.

– Что ж, пользы немного, если я скажу, что сожалею. Но для чего я пришел к вам, это чтобы сказать, что такого не повторится. Вообще-то…

– Ну, ну, мистер Флори, я буду вам приснателен, если вы оставите этот предмет. Что было, то было, забудем. Пожалуйста, сапивайте пиво, пока не погрелось, как чай. К тому же я хочу вам кое-что сказать. Вы еще не спросили, что у меня нового.