Убить Пифагора

Другая проблема заключалась в том, что противник сделал открытие, поставившее его гораздо выше Пифагора. Теперь было ясно, что сам он по сравнению с убийцей был в математике всего лишь учеником.

Размышляя об открытии, Пифагор был уверен, что никогда не сможет оправиться. В письме к Аристомаху враг с той же сокрушительной простотой изложил нечто, низвергнувшее всю его картину мира. Он верил, что во Вселенной, в космосе, все подчиняется пропорции, с которой можно обращаться математическими инструментами, которые разрабатывали пифагорейцы. Враг уничтожил его веру в постижение тайн природы и овладение ими. Открыв иррациональные числа, он распахнул дверь в непостижимую бесконечность.

Философ полагал, что они добились успехов в овладении знаниями, а на самом деле оказались перед пропастью.

* * *

Пифагор по-прежнему молчал, взгляд его был потерян, лицо выражало недоумение. Присутствующие переглядывались, не зная, что делать. Наконец Акенон делано кашлянул, и философ будто бы проснулся. На его лице мелькнула тревога.

«Никто не должен знать, о чем я думаю», — решил он.

До поры до времени он будет держать открытие иррациональных чисел в тайне. Аристомах покончил с собой, чтобы уничтожить все доказательства их существования, включая их отпечаток в собственном сознании. Это была отчаянная попытка защитить братство, к которой его подтолкнуло коварное письмо врага. Пифагор не собирался накладывать на себя руки, но сейчас важно уберечь от этого братство. Расскажи он про открытие, все испытали бы тот же шок, что и он сам. Это могло означать распад братства.

Конечно, убийца может распространить это знание, когда пожелает, но все же оставался шанс, что его поймают раньше. С другой стороны, Пифагор понимал, что существование иррациональных чисел — реальность, от которой не спрячешься.

«Эти числа — факт. Рано или поздно их снова кто-нибудь обнаружит. Путь математического познания непременно приводит к иррациональным числам, к неуправляемой бесконечности. — Незаметно для себя Пифагор медленно покачал головой. — И ничего с этим не поделаешь».

У него не было ответа на вопрос, который он неустанно задавал себе целую неделю.

— Милон, — наконец продолжил он хриплым голосом, — ты тоже будешь в синклите. У тебя нет звания учителя, но ты один из наших самых верных и ценных братьев. Никто не стяжал такого почета среди кротонцев, ты один из самых уважаемых членов Совета Трехсот, тебе подчиняется армия.

— Я сделаю все, что в моих силах, учитель, — взволнованно ответил Милон.

Философ повернулся к жене.

— Феано, на тебя ляжет большая часть научной работы, а еще ты будешь политическим советником. Твое благоразумие и мудрость всегда были поводом для гордости.

— Муж мой, — ответила Феано своим тихим, мелодичным голосом, — я всегда к твоим услугам и к услугам нашего братства. Я с радостью стану членом синклита и надеюсь, что ты тоже будешь там в течение многих лет.

Слова Феано смягчили суровость на лице Пифагора.

— Акенон и Ариадна, — продолжал он, — не войдут в состав синклита, однако будут присутствовать на совещаниях, связанных с расследованием преступлений.

Акенон кивнул. Он думал о свитке, который получил Аристомах незадолго до самоубийства. Осмотрев его, он пришел к выводу, что тот пропитан каким-то составом, защищающим от огня. На вопрос, почему Аристомах пытался сжечь свиток, Пифагор ответил уклончиво. Он запретил Акенону взглянуть на его содержание, позволил лишь осмотреть с обратной стороны и только в его присутствии. Более того, Акенон знал, что Ариадне это письмо даже не показали. Должно быть, там содержалась одна из великих тайн.

Акенон поднял голову и посмотрел на Ариадну, сидевшую напротив. Они почти не разговаривали с тех пор, как он вернулся из дворца Главка, куда доставил Крисиппа. Это было почти неделю назад. Их взгляды пересеклись, и он расплылся в улыбке. Ариадна мгновение колебалась, но почти сразу отвела взгляд. У Акенона было такое чувство, словно она дала ему пощечину.

Ариадна сознавала, что в течение нескольких дней вела себя слишком холодно, но лучше уж так, чем рисковать тайной, которую она так усердно скрывала.

Несмотря на то что материн пергамент, посвященный беременности, она выучила наизусть, время от времени, запершись у себя в спальне, она разворачивала его и перечитывала вновь и вновь. Описанные в нем изменения и симптомы, которые она с некоторых пор обнаруживала в своем теле, ее завораживали. И она с восторгом и ужасом читала о том, что должно было произойти в будущем.