Убить Пифагора

Акенон наморщил лоб.

— Ага, — усмехнулся Даарук, — вижу, что Пифагор сохранил в тайне содержание письма. Так я и думал. Ты не можешь понять, что такое иррациональные числа: их существование подразумевает, что изыскания Пифагора в корне своем неверны. Этим открытием я разрушил его математическое учение так же, как перебил его жалких преемников. — Даарук не смог удержаться от гордой улыбки. — А заодно решил задачу, которую Пифагор объявил неразрешимой. Мне пришлось приложить максимум усилий, чтобы справиться с ней с помощью теоремы Пифагора, но оно того стоило.

Когда Даарук снова покинул подземелье, Акенон медленно покачал головой.

«Месть и власть», — сказал он себе.

Таковы были цели его врага. Каждый шаг чудовищного плана помогал продвинуться к достижению обеих. Все его действия были преисполнены высокомерия и презрения. Он играл с ними. В каждом преступлении сознательно оставлял свой след, считая само собой разумеющимся, что они не сумеют его вычислить.

На память пришли слова Ариадны: «У меня такое чувство, что враг намерен не убить отца, а заставить его страдать, уничтожив все, что для него дорого». Ариадна была права, Даарук стремился лишить Пифагора всех важнейших составляющих его жизни — преемников, политического влияния, учения… Но уничтожив все, что было для него дорого, Даарук все же стремился убить и самого Пифагора.

* * *

Акенон смотрел на лежащий на полу золотой кинжал, направленный острием на него.

«Он держит меня в живых на случай, если ему придется использовать меня в качестве заложника», — подумал он.

Даарук утверждал, что никто не придет, пока он не вынесет все золото, но если бы он был так уверен в этом, он бы уже его убил. Акенон посмотрел на дверь. Даарук отсутствовал дольше, чем раньше.

Интересно, что у него случилось?

Но в этот миг Даарук вернулся.

— Загружаю последнего мула, — предупредил он.

Пересек подземелье и минуту постоял, зажигая масляную лампу.

Акенон заметил, что свет, проникавший через открытую дверь, сделался тусклым. «Наступает ночь», — удивленно подумал он. Он понятия не имел, сколько времени пробыл в плену.

— У тебя есть сообщники в братстве? — с трудом проговорил он.

— Сообщники? Это было бы неразумно. Неужели ты не понимаешь: я могу найти сообщников когда угодно, стоит только захотеть.

— Таких, как Килон, — задумчиво произнес Акенон. — Через него ты контролировал голосование в Совете. — Он сделал паузу, чтобы набрать в легкие воздуха. — Это ты заставил Совет Тысячи предоставить убежище аристократам из Сибариса, зная, что решение повлечет за собой войну с мятежниками-сибаритами.

— Надеюсь, ты способен оценить всю выгоду этого предприятия, — хвастливо ответил Даарук. — Чтобы начать войну, проще всего было бы поддержать Трехсот и голосовать за убежище. Однако при воздержании я получил сразу две выгоды. Во-первых, началась война. Во-вторых, впоследствии Трехсот обвинили в том, что только они несут ответственность за войну. В конце концов, они проголосовали «за», а мы воздержались.

Акенон задумчиво кивнул. Он вынужден был признать, что впечатлен преступным гением Даарука.

— А еще ты руководил Главарями в Сибарисе, — пробормотал он. — Ты хотел, чтобы они взбунтовались против аристократов: это был косвенный способ развязать войну между Сибарисом и Кротоном, а в качестве оплаты за помощь тебе позволили забрать золото Главка.