Сексуальность в глотке реальности. Онейрокритика Лакана

Большой Другой молчит.

Единственный ответ, который способен с ужасом этого вопроса хоть что-то поделать, приходит из совсем другого места. В смещенном месте является ответ – идентификация с означающим, учреждающая Закон Имени Отца. Этот Закон и скрадывает вопрос о женском желании, утихомиривает кошмар желания Всемогущего Другого, могущество которого подорвано самим вопросом о желании. Явление Имени-Отца оказывается не столько травматическим событием, сколько решением, перемещением из тупика безмолвия в Другое Место. Кастрация – перевод, переход в это Другое Место, туда, где начинает вокруг бездонного безмолвия выписываться моя история.

Желание Матери переводится в Имя-Отца. Метафора переносит в Другое Место, в Место Закона. Закона Имени-Отца, имени Вещи мертвого отца. Смерть отца, Якоба Фрейда, осмысление его Закона становится еще одним переходом Зигмунда Фрейда к тексту книги «Толкование сновидений». Понятно, что и сновидение «Об инъекции Ирме» «должно нести на себе метку господствующего означающего, первого, ключевого означающего всего фрейдовского здания, Отца» [1:29]. Такова модальность Закона: сновидение должно. Означающее Закона является в галлюцинации сновидения, в галлюцинаторной формуле триметиламина, исходный пункт которой, N, отсылает к Name, Имени, неименуемому имени отца в иудаизме, а форма формулы оказывается метафорой метафор. Здесь ощутим священный трепет Фрейда:

Страх желания

Интересно, что Фрейду в связи со сновидением «Об инъекции Ирме» вообще не до страха. Хотя, по меньшей мере, дважды ему могло и даже должно было стать страшно. Такое впечатление, что страшнее Лакану, анализирующему сновидение Фрейда «Об инъекции Ирме», чем самому Фрейду. Вот страх перед лицом реального:

«Перед нами, таким образом, явление образа, который внушает ужас, воплощая и соединяя в себе все то, что по праву можно назвать откровением Реального в самом непроницаемом его существе, Реального, не допускающего ни малейшего опосредования, Реального окончательного – того объекта, который, собственно, больше и не объект уже, а нечто такое, перед лицом чего все слова замирают, а понятия бессильны: объект страха по преимуществу» [17:235].

Страх возникает в связи с распадом фантазма-тической ткани сновидения, пересечения экрана и возможного столкновения с пустотой реального. Страх возникает перед объектом а, несимволизируемым объектом страха по преимуществу. Взгляд этого объекта, объект-взгляд будто застрял в горле Ирмы. Рот ее открывается, и это уже небезопасно. И совсем по иной причине: рот может быть всепоглощающим ртом всепожирающей матери¹⁹. Откуда – несуществование, небытие. Между ртом и грудью нет пространства. Не продохнуть.

И все же: откуда страх в сновидении, если осуществление желания в нем должно приносить удовольствие!? Однако человек ничего об этих желаниях не хочет знать. Вот это самое удовлетворение и оборачивается страхом. Либидо превращается в страх, и сновидец «по отношению к желаниям своего сновидения… предстает как состоящий из двух личностей, связанных, однако, тесной общностью» [17:194]. Лакан по сути дела воспроизводит слова Фрейда из примечания к «Толкованию сновидений» 1919 года:

«Исполнение желания, конечно, должно было бы приносить удовольствие, но, спрашивается, кому? Разумеется, тому, кто имеет желание. Но о сновидце нам известно, что он поддерживает со своими желаниями совершенно особые отношения. Он отвергает их, подвергает цензуре, словом, не терпит их. Таким образом, их исполнение может принести ему не удовольствие, а только противоположное чувство. В таком случае опыт показывает, что это противоположное чувство, которое следует еще объяснить, проявляется в форме страха. Стало быть, в отношении к своим желаниям во сне сновидца можно сравнить лишь с существом, состоящим из двух людей, которые, однако, связаны между собой и имеют много общего» [46:581].

Более того, дело не ограничивается двумя. Именно в сновидении, где происходит «спектральное разложение собственного я», где обнаруживается толпа вмешивающихся в дело субъектов [I’immixtion des sujets], страх, можно сказать, неизбежен, в силу дезидентификации, распада собственного я вплоть до явления зазеркального раздробленного тела [corps morcelé].

Кроме того, желание за желанием, в конечном счете, ведет к желанию Другого. В конце концов, желание не может не обернуться страхом, если это желание мертвого отца. Или, если это инцестуозное желание небытия, чистое желание смерти. Или, если это безответный вопрос, какой объект во мне желанен Тебе? Как желанию не произвести на свет страх? Страх кастрации, страх желания Другого, страх Смерти? Как желанию не породить страх, когда не хватает самой нехватки, задающей желание! Страх – между мной и Другим. Страх – в сети коммуникации, в интерсубъективности, он – сигнал другого. Страх, как не устает повторять Фрейд, это разменная монета всех аффектов. Страх, как настойчиво повторяет Лакан, это аффект, который не обманывает, и «вопрос об осуществлении желания нельзя поставить иначе, как в перспективе Страшного Суда» [22:375].

В «Толковании сновидений» Фрейд рассуждает о страхе не в связи с «Ирмой», а в связи с другим сновидением – «О птицеголовых существах». Он вспоминает, что последнее страшное сновидение он видел, когда ему было лет семь-восемь. Это было сновидение, в котором представилась «любимая мать с необычно спокойным, каку спящего человека, выражением лица; ее внесли в комнату и положили на кровать два (или три) человека с птичьими клювами» [45:584]. Анализ моментально связывает птицеголовых людей с сексуальными отношениями. Фрейду с детства известно, что птицы [Fogel], ловля птиц [vogeln] на жаргоне – «коитировать», случаться, спариваться [vogeln, sich vogeln]. В этой связи два момента. Первый: страх существует сам по себе, он может быть непосредственно не связан с содержанием сновидения. Второй: страх связан с процессом вытеснения и «сводится к смутному, несомненно сексуальному чувству, которое нашло свое выражение в зрительном содержании сновидения» [45:584]. Два момента вместе гласят: страх существует сам по себе, но никогда не возникает без объекта, он всегда уже сопряжен с символической вселенной. Или, словами Лакана, – «Аффективное не является как бы особой плотностью, которой не хватает интеллектуальной разработке. Оно не размещается в мифической области по ту сторону продуцирования символа – якобы предшествующей формулированию дискурса» [16:78]. Формула Лакана: страх не без объекта.

Очагом страха в психическом аппарате для Фрейда оказывается инстанция я. Для Лакана очаг этот оказывается между символическим, воображаемым и реальным. Сам аппарат не замкнут на себе, это далеко не замкнутая система. Сам аппарат включает измерение других, Другого. Аппарат не равен самому себе. Он экстимен. И сновидение тому свидетель.

Ирма открывает окно в психический аппарат

Ирма открывает рот. Она открывает окно в психический аппарат. Фрейд моделирует аппараты незримого субъекта психотехнобытия. Это и речевой аппарат, описанный в книге «Об афазии», это и аппарат письма, конструируемый от «Наброска» до «Чудесного блокнота», это и психический аппарат, возникающий в седьмой главе «Толкования сновидений». Фрейду приходит в голову мысль, что толкование сновидения может привести к разъяснению «структуры нашего душевного аппарата, которое мы тщетно до сих пор ожидали от философии» [46:163]. Погружение аппарата в аппарат, в самого себя, рассеивание себя в его деталях его и обнаруживает. Провал в сон – это «не утрата сознания, но сознательное погружение сознания в бессознательное» [37:24], где от сознания не остается и следа, а, возможно, только следы и остаются.

Как аппарат приводится в действие? Силой желания: «привести в действие аппарат не может ничего, кроме желания» [47:598]. Желание – мысль. Желание – воспоминание. Желание – галлюцинаторный заряд воспоминания об удовлетворении. Желание призвано снять напряжение, устранить неприятные ощущения в угоду господствующему в бессознательном принципу удовольствия. Впрочем, аппарат предполагает в первую очередь дифференциацию, различение инстанций; и удовольствие для одной инстанции оборачивается неудовольствием для другой.

Инстанции психического аппарата, который Фрейд схематически изображает в «Толковании сновидений», предстают не как топографическая локализация, а как топологическая конструкция отношений. Важны не инстанции «как таковые», а отношения между ними. Лакан уводит само понятие топики от обыденного представления о пространстве к транс-пространству, дифференцированному во временных тактах. Лакан движется к логике, удаляющейся от воображаемого и приближающейся к символическому.

«Преимущество топологии состоит в том, что она сводит к минимуму картины, которые рисует воображение, и имеет дело со своего рода транспространством, представляющим собой, судя по всему, чисто означающую конструкцию, но оставляющим при этом в нашем распоряжении небольшой набор элементов, воспринимаемых наглядно, интуитивно» [24:51].

При таком понимании становится понятным и парадокс разнесенности на схеме психического аппарата сознания и предсознательного на разные полюса. Фрейд изображает не пространство локальностей, а «временное измерение как таковое», «измерение логическое» [17:172]. Транспространство в своей дифференциации включает время.

Во втором семинаре Лакан говорит о двусмысленных отношениях воображаемого и символического, и говорит как раз в связи со сновидением об инъекции Ирме: