Материнство как перверсия
Это может показаться странным, но некоторым женщинам материнство дает прекрасную возможность для реализации первертных желаний по отношению к детям и отмщения своим собственным матерям.
В норме развитие ребенка опирается на здоровое материнство, в котором мать получает удовольствие от ухода за ребенком и помогает ему становиться независимой и самостоятельной личностью со своими уникальными свойствами. (Винникотт утверждает, что ребенок достигает своего «истинного Я» благодаря «достаточно хорошей матери» [Winnicott 1965]). Однако легче сказать, чем сделать, поскольку матери, в свою очередь, являются дочерями своих матерей — со всем множеством собственных травм и ранних переживаний. По словам Чодороу, «материнское отношение… воспроизводится из поколения в поколение» (Chodorow 1978, р. 3; Чодороу 2006, с. 9). Блум соглашается с ней: «Мать человеческого существа продолжает заботиться о ребенке долгое время после окончания периода его полной зависимости, пронося свое отношение вместе с материнскими качествами своих матерей во взрослую жизнь следующего поколения» (Blum 1980, р. 95).
Слово «перверсия» используется в психоанализе обычно в связи с сексуальностью, но, как указывают Лапланш и Понталис, до Фрейда это понятие применялось для обозначения «отклонения инстинкта», и добавляют: «Те авторы, которые допускают существование различных инстинктов, вынуждены сильно расширять область перверсии и увеличивать число ее форм: это извращения «морального чувства» (преступность), «социальных инстинктов» (куначество); пищевого инстинкта (булимия, запой)» (Laplanche & Pontalis 1973, р. 307; Лапланш и Понталис 2010, с. 373). Представляется странным, что, хотя концепция инстинктов простирается вплоть до проблем с питанием, в том числе в виде крайних проявлений вроде дипсомании[5], нет практически никаких упоминаний о перверсии «материнского инстинкта», притом что в «нормальном» проявлении этот термин часто и достаточно вольно используется. Другими словами, материнство как перверсия практически никогда не признавалось. Редким исключением является Дж. Н. Роузен, который говорит довольно красноречиво:
«Понятие перверсии материнского инстинкта согласуется с данными, полученными в результате наблюдения за этиологией шизофрении. Оно согласуется и с поведением матерей шизофреников, и с материалом, полученным от психотических пациентов, а также с фактом, что на биологическом уровне проявление каждого инстинкта может подвергнуться перверсии. При всем разнообразии инстинктов я не нахожу среди них ни одного, который не подчинялся бы этому правилу. Я не нахожу ни одного инстинкта, который не мог бы приводить к искажению отношений между целью и объектом, которое мы и называем перверсией… Искажение исходит от первертной матери, не наделенной особым даром настраиваться на нужную волну, который бы позволил ей понять плач своего ребенка и вернуть это переживание в его мир всемогущего удовольствия… Ребенок должен расти. Если его развитие проходит с родителем, чей материнский инстинкт отягощен перверсией, ребенок с самого начала сформируется на ослабленной психосексуальной основе» (Rosen 1953, р. 100-101).
В то время как Роузена волновала этиология шизофрении и понимание взрослого-ребенка, попавшего под влияние первертной матери, меня больше интересует поведение такой матери.
Эта глава посвящена рассмотрению материнства как перверсии и его различным последствиям. Я подкреплю свои рассуждения клиническим материалом.
В поисках объяснений этого процесса я обращусь к двум типам данных. Первый — то, что некоторые взрослые пациенты мужского пола не только рассказывали о своих ранних отношениях со своими матерями, но и переживали заново в переносе те чувства поглощения и зависимости, через которые им пришлось пройти. Они пытались заставить терапевта заново разыграть или наглядно продемонстрировать свой прошлый опыт. В связи с этим мы можем обратиться к работам Малер (Mahler 1963; Малер 2011) о фазах «симбиоза» и «сепарации/индивидуации» в нормальном развитии ребенка и к работам Глассера (Glasser 1979) о «центральном комплексе», который содержит в себе глубинное и всеобъемлющее стремление к интенсивной тесной близости с другим человеком, состоящей в «слиянии», «состоянии единства» и «блаженном союзе». Оно остается неосознанным, отчасти из-за того, что при эмоциональном сближении такой человек чувствует угрозу своей идентичности и отступает (
Второй тип данных — рассказы некоторых первертных пациенток об их отношениях с детьми, а также о злоупотреблении властью и контроле над ними. Снова и снова психическое здоровье матери оказывается решающим фактором в развитии ребенка. Такой вывод можно сделать, к примеру, опираясь на Гринсона, который описывает свою работу с мальчиком трансвеститом-транссексуалом пяти с половиной лет:
«Я думаю, что уверенность женщины по поводу гендерной идентичности и сомнения мужчин по этому поводу связаны с ранней идентификацией с матерью… Мать может способствовать или препятствовать дезидентификации, то же может делать и отец в отношении контридентификации… Мальчик должен попытаться отказаться от удовольствия и чувства безопасности, достигаемого благодаря идентификации с матерью, и начать идентификацию с менее доступным отцом… Мать должна хотеть позволить ему идентифицироваться с отцовской фигурой» (Greenson 1968, р. 371, курс. Э. У.).
Гринакр (Greenacre 1960) и Малер (Mahler 1968) указывали на важную роль отца, помогающего разрушить симбиоз матери и ребенка. Таким образом, отец содействует процессу сепарации-индивидуации. Лёвальд видит роль отца как положительной и поддерживающей силы, помогающей доэдипову ребенку избежать повторного поглощения со стороны матери: «По сравнению с угрозой материнского поглощения отцовская позиция является не угрозой или опасностью, а поддержкой могущественной силы» (Loewald 1951, р. 15).
Уже в 1968 г. Расковский и Расковский в своем классическом ныне исследовании по детоубийству обратили внимание на серьезные и частые повреждения, наносимые ребенку в результате отыгрываний со стороны родителей. К их числу относятся «травмы, возникшие в результате беременности и родов, обрезание, нарушения естественного или искусственного вскармливания и, в особенности, отказ от ребенка, различающийся по выраженности и интенсивности». По их мнению, эти факторы отвечают за «повышение уровня врожденной агрессивности и зависти и, как следствие, за психопатическое поведение и отыгрывание у взрослых». Авторы отмечали, что игнорирование данной темы в психоаналитической литературе можно рассматривать как «проявление всеобщего сопротивления признанию, что
Между тем детоубийство является древнейшей практикой, которая в определенной степени имеет отношение к двойственности родителей. По наблюдению Блума: «Полное историческое и психологическое значение детоубийства и проистекающего из него влияния на детей, испытавших на себе плохое обращение и побои, вероятно, было полностью изучено только в этом столетии, столетии детей и психоанализа… Фактически психоанализ и начался с изучения насилия над детьми, которое предшествовало открытию универсальных инцестуозных конфликтов у детей и их родителей». Он утверждает, что «потребность ребенка в социализации может быть использована родителями для разрядки собственных антисоциальных импульсов… В этой борьбе за власть всемогущий родитель может быть уверен в своей победе» (Blum 1980, р. 109-110).
Согласно Бенедек, «нарушенное материнство превращает симбиотические отношения в порочный круг. Ребенок, обвиненный в агрессивном катексисе, интроецирует репрезентацию объектов и самости» (Benedek 1959, р. 397).
Удивительно, как дети, подвергшиеся плохому обращению, отвечают комплементарным образом[7] на использование со стороны матери: вероятно, для них это становится средством выживания. Они боятся потерять мать, и, как следствие, свое собственное существование. В этой связи описанный Кернбергом (Kemberg 1975) механизм расщепления Блум (Blum 1980) видит следующим образом: «Наказывающий родитель в защитных целях может идеализироваться или же отделяться от образа «хорошего объекта». «Обесцененная, плохая часть», идентифицированная с обесцененным наказывающим родительским образом, часто вытесняется. Противоречащие Эго-идеалы могут существовать в сознании благодаря «вертикальному расщеплению»[8], при котором защитным образом избегается полное осознание этих несоответствий» (Blum 1980, р. 111). При этом для выживания ребенку необходимо «вспомогательное Эго»[9] (Spitz 1946,1951) изначально предоставленное родителями. Это подтвердилось во многих исследованиях развития детско-родительских отношений (например, Bowlby 1951,1958; Bowlby et al. 1956; Боулби 2005; Burlingham & Freud 1943). О похожем процессе в исследовании роли матери в формировании пограничной личности пишут Мастерсон и Ринсли (Masterson & Rinsley 1975). Авторы подчеркивают влияние на ребенка чередования либидинальной материнской доступности (поощрения) и ее отсутствие на этапе сепарации-индивидуации. Ребенок, у которого в будущем сформируется пограничная личность, откликается на поощрение со стороны матери отрицанием сепарации. Это само по себе подкрепляет отыгрывание ребенком его фантазий воссоединения с материнским частичным объектом и способствует его зависимости и страху быть брошенным в случае, если он осмелится отделиться. Лотштейн (Lothstein 1979) пришел к аналогичным выводам при изучении роли матери в формировании транссексуализма у мужчин и женщин. По его словам, «такие матери не могли выносить сепарацию и ипдивидуацию своих сыновей, происходящую через мужскую идентификация и оставались привязаны к ним посредством женской идентификации. Вероятно, они воспринимают гендерную обособленность мальчика как угрозу своей собственной целостности». Лотштейн описывает процесс, наблюдаемый при воспитании дочерей, становящихся впоследствии транссексуалами:
«Такие матери воспринимают продолжительную и непрерывную идентификацию своих дочерей как угрозу их собственной целостности. Активно отодвигая дочерей от женской идентификации, они словно защищают себя от симбиотического слияния и регресса. Наши клинические данные свидетельствуют о том, что мужская идентификация их дочерей может в определенной степени иметь защитный характер, помогающий отразить от самих себя и от собственных матерей обоюдные убийственные желания» (Lothstein 1979, р. 221).
Далее он выдвигает гипотезу, что «склонность матери к срыву гендерной идентичности ребенка будет меняться в зависимости от пола ребенка, напряжения между супругами, текущих отношений с собственной матерью и нынешнего состояния ее
Как говорит Бенедек: «Психоанализ часто показывает нам, что родители узнают о своих бессознательных мотивациях по отношению к ребенку, предугадывая поведение ребенка и его бессознательные мотивы… Вероятно, и родители, и дети, подобно параноикам, получают именно то, что вызывает тревожное ожидание, и пытаются избежать этого» (Benedek 1959, р. 406).
Женщина, которая все свое детство противостояла наказывающей ее матери, затем, подчинившись собственному Супер-Эго, идентифицировалась с агрессивной матерью, может с легкостью напасть на ребенка, вызывающего у нее разочарование и ограничивающего ее свободу (Steele 1970). В соответствии с бессознательной мотивацией, определяющей ее материнство, этот ребенок для нее не существует.
Давайте рассмотрим исходное психологическое обоснование этого процесса, избегая научного языка. Обычно считается, что мы учимся на собственных ошибках, но не так часто признается, что эти самые «ошибки» бессознательно связаны с полученным в детстве опытом. Следовательно, мы можем не помнить значения слов или действий, которые неожиданно и внезапно появляются в нашей жизни. Они оказывают на нас огромное влияние, особенно когда мы становимся родителями. Из-за них мы чувствуем отчуждение и страх потери психических репрезентаций самих себя. Так, например, люди, пережившие болезненные и унизительные отношения со своими родителями, дают себе клятву никогда не поступать так со своими детьми. Однако бессознательное играет с нами злую шутку, и мы вдруг замечаем, как неожиданно из глубин нашего существа всплывает нечто, что мы отказываемся считать частью себя, и застает нас врасплох. Мы считаем, что в этом виноваты родители. Тот ужасный родительский голос или действие, которого мы так старательно хотели избежать, помимо нашей воли возникает в отношениях с нашими собственными детьми, и мы моментально испытываем чувство вины и стыда. На мой взгляд, многим из нас подобное понимание дается очень болезненно, и чем явственнее наше осознание, тем сильнее мы хотим исправить это внутреннее «проникновение». Мы стремимся стать самими собой, найти свое «истинное Я», которое даст нашим детям шанс достичь того же самого. Однако для некоторых это оказывается совсем не простой задачей, особенно если они неоднократно сталкивались с унизительными и разрушительными ситуациями.
ebooksa