Я склонна согласиться с идеей Грюнберже (Grunberger 1985; Грюнберже 2009), что девочка неизбежно находится в более уязвимой позиции уже по факту рождения, поскольку мать не является ее «истинным» сексуальным объектом. Не получая такого же катексиса, который достается сыну, она больше зависит от своих объектов любви, чем мальчик. Женские перверсии могут формироваться разными путями, но в этой главе я опишу лишь относящиеся к материнству и отношению женщины к признанию пола своего ребенка. Иногда от женщин требуются по-настоящему героические усилия, чтобы поступать «правильно», учитывая, через что им пришлось пройти, особенно если они сами, как и их матери до них, никогда не чувствовали себя принятыми в своей гендерной идентичности. Этот процесс повторяется вновь и вновь, подвергая опасности каждое поколение.
Пятидесятилетняя женщина обратилась за помощью из-за склонности раз за разом завязывать крайне садомазохистские отношения с мужчинами. Она дважды была замужем, заводила множество романов, и во всех случаях партнер избивал ее. Она была яркой, умной и образованной женщиной, успешным профессионалом в мире искусства. На первой встрече она с горечью пожаловалась на свою мать, которую считала «чертовой коровой» внушившей ей необходимость подчиняться и покоряться мужчинам. По ее мнению, такое отношение к мужчинам было связано с рождением брата, который появился, когда ей было четыре года, после чего ее отправили в закрытую школу. Всю жизнь она чувствовала себя досадной помехой, и ее мать легко с этим примирилась.
Она была любимицей отца, но с появлением брата это сошло на нет. После этого она чувствовала себя брошенной и нелюбимой обоими родителями. Ее мать восторгалась сыном и попустительствовала ссорам между братом и сестрой, что породило у моей пациентки сильное соперничество и ненависть по отношению к мужчинам. Тем не менее она смогла сублимировать эти чувства в профессии, где ощущала себя «не хуже, а иногда даже лучше мужчин». Вместе с тем она постоянно заводила отношения со слабыми мужчинами-неудачниками, что лишний раз убеждало ее в том, что она лучше их. Она становилась очень придирчивой и порой настолько безжалостно унижала их, что в итоге подвергалась физическому насилию с их стороны.
У пациентки было двое детей от первого брака. Когда у нее сначала родилась дочь, а через четыре года сын, она увидела в этом повторение ее собственной истории. Будучи умной женщиной и отдавая себе отчет в происходящем, она была не в силах удержаться от воспроизведения материнской модели поведения. Ситуация была такова: она старалась любить обоих детей одинаково сильно, но не могла. С самого рождения дочери она испытывала чувство ужасного соперничества и не смогла справиться с сильной враждебностью по отношению к ней. Намного позже, когда ее дочь стала красивой молодой девушкой, она с большим трудом осознала, что вела себя с дочерью точно так же, как и ее собственная мать с ней.
Хотя она и хотела избавиться от своей дочери, она очень старалась быть хорошей матерью. Однако при этом она не замечала проблем, с которыми ее дочери приходилось сталкиваться. Девушка связалась с уголовником, и когда однажды она пришла домой покрытая синяками, выяснилось, что он использовал ее для занятий проституцией и продажи наркотиков. При этом сын добился больших успехов в учебе, но из-за сильной привязанности к матери у него не получалось выстраивать какие-либо отношения со сверстниками. В процессе терапии моя пациентка сделала много болезненных и важных открытий о себе и осознала то, каким первертным способом она перенаправляла свою сильную ненависть к матери на отношения с собственными детьми. Она не смогла дать дочери поддержку и уверенность в ее женственности; женщины продолжали обесценивать себя три поколения подряд. Ее дочь не считала, что заслуживает хороших отношений со сверстниками и вовлекалась в такие же садомазохистские отношения, как и ее мать. Что касается сына, то она никогда не допускала даже намека на индивидуацию.
Гринакр (Greenacre 1968) пишет, что, работая с пациентами, имеющими сексуальные перверсии, она обнаруживала определенные нарушения в ходе их развития в первые два года жизни. Эти нарушения влияют на нормальное течение процесса сепарации-индивидуации и препятствуют ему.
«Неспособность к адекватной заботе, когда мать либо недодает, либо перегружает младенца, создает благодатную почву для дальнейшего развития первертных наклонностей, однако сама по себе эта неспособность не определяет специфического содержания перверсии. Это означает, что существует долгий период неопределенности относительно Я и Других и что уже существует ситуация, постоянно подтачивающая стабильность отношений. Эти условия, как правило, приводят к ухудшению или замедлению формирования объектных отношений, а затем и к большему удержанию первичной агрессии, а также к повышению вторичной агрессии вследствие разочарования… В ответ на насилие со стороны матери, это впоследствии трансформируется в садизм» (1968, р. 53-54).
Мои клинические наблюдения показывают, что матери с первертными наклонностями в отношении своих детей, реализуют их в течение первых двух лет жизни ребенка. В терминах Винникота (Winnicott 1953) «переходный объект» используется первертом для создания, манипуляции, использования и злоупотребления, разрушения и отвержения, поощрения и идеализации, симбиотической идентификации и умерщвления всего и сразу. На мой взгляд, все это и разворачивается в психике первертной матери, манипулирующей своим ребенком. Другими словами, для такой матери сам ребенок превращается в «переходный объект», как об этом писал Столлер (Stoller 1968). Гранов и Перье также пишут о разновидности первертных отношений между матерью и ребенком, в которых он вначале отождествляется с недостающим ей фаллосом, а затем становится ее «вещью» или «игрушкой», что делает это взаимодействие «похожим на отношения с «частичными объектами» у первертов-фетишистов» (Granoff & Perrier 1980, р. 85).
Как я уже говорила, в своей клинической работе я заметила, что основное различие между женским и мужским первертным действием заключается в его направленности. Если у мужчин оно направлено на внешний частичный объект, то у женщин — против себя: против собственного тела или объектов, которые они сами создали — их детей. В обоих случаях и с детьми, и с телом обращаются как с частичными объектами. В этой связи мне вспоминается пациентка, направленная на психиатрическую экспертизу из-за жестокого обращения со вторым ребенком. Первая беременность стала для нее неожиданностью, но она решила ее сохранить, сочтя ее своего рода страховкой от угрозы остаться в одиночестве, поскольку ребенок, которого она сможет полностью контролировать, будет полностью от нее зависеть. Когда первый ребенок появился на свет, ее охватило отвращение и неприязнь к нему. Она уже собралась наброситься на него, но, подумав, решила, что будет считать, что ребенок — это часть ее тела: сегодня ее правая рука будет ребенком, а завтра — им станет ее левая нога; это позволит ей подавить враждебные чувства. Таким способом ей удалось справиться с импульсивным желанием избить своего первого ребенка. Позже, после появления второго ребенка, она утверждала, что «на ее теле не осталось места для второго ребенка. Все уже было отдано первому».
Она была профессиональной воровкой, более десяти лет просидевшей в различных тюрьмах. С самого детства она постоянно воровала деньги, одежду, украшения — неважно, что придется, у кого придется. В детстве ей удавалось не попадаться, но тем не менее родители отправляли ее в исправительные центры, поскольку она была трудным ребенком и они не могли с ней справляться. Позже она сосредоточилась на кражах из сетевых супермаркетов, а также совершенствовала технику краж со взломом. Поскольку она никому не доверяла, то все кражи совершала в одиночку. Она говорила, что используй она свои деньги с умом, то могла бы разбогатеть, но ее «воровская часть» требовала после кражи потратить все подчистую. Пациентка живо описывала чувство искушения, которое она испытывает в магазине. Они никогда не думала о жертвах своих преступлений, и ее не тревожили стыд и вина. Она стояла и смотрела на товар, пытаясь внушить себе, как ужасно будет, если ее поймают, особенно для ее домашних животных (в этой связи она никогда не упоминала своих детей), которые будут страдать, если ее посадят; под конец она иногда прихватывала «лакомство и для них». Хотя порой она и могла заплатить за приглянувшиеся ей вещи, она говорила себе: «Проедать все деньги — глупо». Это не значит, что она вообще не переживала из-за последствий своих действий, — она чувствовала себя несчастной в связи с перспективой нового тюремного заключения. В этом проявлялась ее крайняя амбивалентность.
На первой встрече она рассказала мне, что ее старший ребенок, мальчик, первый раз в жизни дал ей испытать «чувство осознанности». Она описала, что понимает под этим, рассказав, что до того, как стать матерью, она никогда не думала, что ее поступки могут повлиять на другого человека. Это открытие оказалось для нее невыносимым, поскольку, если ее посадят в тюрьму, она будет слышать голос сына в голове и будет знать, что он нуждается в своей матери. Чтобы справиться с этим, она приняла вполне осознанное решение: не думать, что сын — отдельный человек, а относиться к нему как к части ее собственного тела, что поможет им стать единым целым: «мы оба находились в коконе». Когда у нее родилась дочь (сыну было три года), поместить ее в этот кокон пациентка уже не смогла. Все потребности девочки казались ей чрезмерными, и она начала грубо с ней обращаться, а затем бить. Долгое время она ненавидела свою дочь и считала ее захватчиком, незаконно проникшим в ее жизнь. Позднее пациентка признала, как много мстительного удовольствия она получала от постоянных побоев дочери, хотя она чувствовала себя отвратительно после этого.
Другая пациентка обратилась за помощью из-за сильной и навязчивой потребности в проявлении физической привязанности со стороны своей семилетней дочери. После трех лет терапии, когда она смогла осознать свое базовое недоверие к терапевту и сильный страх, что она не справится с переносом, она рассказала, как ее дочь довольно точно «диагностировала» ее нарушение: «Мама, мне кажется, когда ты решила родить меня, то хотела ребенка, который должен был всегда оставаться маленьким. Мне десять лет, и ты до сих пор обращаешься со мной как с маленькой и никогда меня не отпустишь». К этому времени она поняла, что использует дочь как замену чувственному удовлетворению, а также увидела свою сильную злость на то, что дочь подрастает и становится независимой.
Еще одна пациентка обратилась ко мне в сильном смятении и замешательстве. Ей было трудно справляться со своим двухлетним ребенком, и если она была разочарована или раздражена, то била его. Это помогало ей избавиться от тревоги, а также доставляло сексуальное удовлетворение. Она резко прекратила побои, когда поняла, что ее ребенок с ликованием смотрел на нее и, по ее словам, «даже получал удовольствие» от жестокого обращения с ним. В этот момент она поняла, что ребенок одержал над ней победу и начал манипулировать, выводя ее из себя. Теперь он стал «главным».
По мнению Столлера, «враждебность в перверсии принимает форму фантазии о мести, скрытой в действиях, которые и образуют перверсию и служат для преобразования детской травмы в триумф взрослого» (Stoller 1975, р. 4; Столлер 2016, в печати). В своей клинической практике я заметила, что возможность полного контроля над ситуацией, которую дает материнство, создает для женщин, переживших травмирующие и разрушительные события, благоприятную почву для злоупотребления и насилия над своими детьми. Именно это порождает матерей, которые избивают своих детей, чьи дети становятся транссексуалами и прежде всего — сексуальными первертами мужского пола.
У мужчин с сексуальными перверсиями ранние отношения с матерью часто оказываются решающим фактором, определяющим формирование нарушенных объектных отношений в дальнейшей жизни. Как известно, матери, которые избивают своих детей, — это нестабильные и эмоционально обделенные люди. В их рассказах о том, как происходят избиения, присутствует элемент триумфа над бунтующим ребенком. Такую же устойчивую модель отношений можно обнаружить у матерей, которые одевают своих мальчиков в девичью одежду, или же наоборот: присутствует месть и угроза лишения материнской любви, если мальчик не ведет себя как девочка. Эти матери не смогли признать гендерную принадлежность своего ребенка и использовали свою контролирующую власть для придания ему противоположной гендерной принадлежности. Не случайно, будучи детьми, они сами прошли через унижение своей женственности. Здесь присутствует не только элемент мести, но и определенная дегуманизация объекта. Как говорит МакДугалл:
Столлер (Stoller 1968) открыл нам, что одним из главных компонентов в закреплении ядерной гендерной идентичности у ребенка являются детско-родительские отношения, в особенности психологическая конфигурация эдиповых и доэдиповых отношений. Признание матерью пола своего ребенка играет чрезвычайно важную роль в формировании и подтверждении его ядерной гендерной идентичности.
Я хочу проиллюстрировать важность материнства в формировании ядерной гендерной идентичности ребенка с помощью клинического материала другого пациента, на сей раз женатого мужчины сорока с небольшим лет, отца четверых детей, который написал письмо самому себе. Давайте посмотрим, как он сам объясняет свои затруднения:
«Большую часть своей жизни я носил в себе то, что проявлялось как поведение и переживания трансвестита и транссексуала. Пока что мне удавалось подавлять эти чувства, но рано или поздно наступает момент, когда я уже не могу больше справляться — как сейчас… и впервые попытка изувечить себя кажется мне оправданной… Мне очень нужен кто-то, кто мог бы мне подсказать надежный способ подавить или сдержать это чувство, или же предложить другую возможность освободиться от этой нескончаемой пытки. Симптомы, которые я испытываю в данный момент, делятся на две категории: психологические и физиологические. Психологически я чувствую себя женщиной, когда в обычной ситуации мне приходится скрывать свой образ жизни из-за того, что я не так идеален, как хотел бы… Я отдаю себе отчет в недвусмысленных перспективах после «смены пола». Из-за этого я почти полностью эмоционально изолировался от окружающих: когда я начинаю думать, внутри меня разгорается конфликт: кому должен сохранять верность: моей семье, которая живет своей собственной жизнью, или самому себе, в чьем распоряжении одна единственная бесценная жизнь?.. Физическое напряжение можно уменьшить, только надевая что-то непохожее на мужскую одежду… Более яркие физиологические симптомы: утренняя тошнота, рвота на протяжении всего дня, потеря аппетита, озноб, боль в пояснице и самый яркий признак, который говорит мне, что я скоро «сорвусь»: моя грудь становится чувствительной и болезненной — именно в эти моменты, когда мои соски трутся о шерстяной джемпер, я готов завопить…»
Дальше в том же духе. Описание пациентом своего состояния дает нам возможность живо прочувствовать колоссальное отчаяние и чувство уныния и опустошения.
ebooksa