Контрудар

Зная, что по воскресным дням Борового никогда не было дома, Сотник нынче явился на Московскую улицу без всякой опаски, чтоб получить свою, как он считал, законную долю жирного куша, перепавшего Алексею от гусарского штаб-ротмистра. Но начать прямо с этого в присутствии кумы Корней не решился. Перебирая золотую цепь, свисавшую из жилетного кармана, он сладенько запел:

— Попросил бы ты, Леша, у того же штаб-ротмистра один медный пятак — и услышал бы «пшел вон!». А через свои золотые руки ты у него выкачал большой капитал. Вот что значит наш брат фуртепьянщик-краснодеревец. — Скользнув взглядом по худой одежонке молодого мастера, он продолжал: — Отхватил ты крепко у их благородия. Можно было бы и порядочную тройку себе справить из настоящего торнтоновского сукна. Ходишь в этих интендантских портках, будто лохмотник.

Свой, теперь уже изрядно поношенный, единственный костюм из плотного желтоватого сукна, закупленного царским интендантством в Японии, Булат взял по дешевке у дезертира на Бессарабке в 1916 году. Тогда, во время первой мировой войны, трудовой люд с его куцыми заработками сторонился магазинов готового платья. Выручали дезертиры — основные поставщики киевских барахолок.

— Пошел я вчера с одним купчиком к нему домой посмотреть это самое торнтоновское сукно. Прихватил с собой деньги. На Собачке, как раз против Александровской больницы, выскочили из кустов какие-то двое. Видать, дезертиры. Облапошили до нитки. Зря я только мучился с тем «Стенвеем».

— Эх ты, — рассердился Сотник. — Иди старайся за таких пентюхов. Вот и получается — выводи дураков в люди, а сам оставайся в дураках…

Алексей, вручив Гурьянычу и Петьке Дындику их часть, отсчитав тете Луше три золотых десятки на пополнение скромного бюджета, нарушенного все растущей дороговизной, остальные деньги отдал через Борового в подпольную кассу.

4

С тех пор молодой коммунист Булат, втянутый революцией в самую гущу событий, многое пережил и многое испытал.

Осенью 1917 года, расставшись с музыкальной мастерской, он вместе с Боровым окунулся в революционную работу.

Как красногвардеец Печерска, Алексей с винтовкой в руках, перепоясанный пулеметными лентами, штурмовал штаб округа, защищавшийся юнкерами, казаками и георгиевскими кавалерами. В киевском «Арсенале», отбиваясь от гайдамаков Центральной рады, испытал все ужасы многодневной осады. После разгрома, скрывшись с Боровым и тетей Лушей в Пуще-Водице, в январе 1918 года встретил и знакомыми ему тропами вывел на Куреневку червонных казаков Примакова. Вместе с красногвардейцами Подола, поднятыми Затонским, Андреем Ивановым и Боровым, помогал червонцам громить гайдамаков на Крещатике и Бессарабке.

Под натиском синежупанников Петлюры и баварских солдат Алексей, инструктор Печерского райкома партии, с отрядом Евгении Бош отступал на Бахмач, Ахтырку, Харьков и дальше на Миллерово, чтобы затем по заданию партии вернуться в Киев, где вместе с Боровым, в немецком подполье, готовить рабочих к восстанию. Но и после победы советской власти, начиная с января 1919 года до настоящего времени, Алексею по возвращении в свой райком все еще приходилось держать наготове оружие. Засевшие в лесах вокруг Киева остатки разбитых петлюровских куреней, банды Соколовского, Зеленого, Черного Ворона не давали покоя молодой, не окрепшей еще власти.

Лишь после разгрома атамана Григорьева, с коварными замыслами перешедшего было от Петлюры к большевикам, наступила небольшая передышка. Алексея, по путевке горкома партии, направили в партшколу. Но и тут бунт 9-го запасного полка в Бендерских казармах вынудил слушателей школы снова взяться за оружие.

Сейчас, пересекши Крещатик, миновав Прорезную, Алексей шел по Большой Подвальной, направляясь к Гурьянычу. Никому теперь не было дела до музыки, и старик — лучший настройщик — сделался лирником, развлекая своими старинными запорожскими песнями и игрой на бандуре сердобольных торговок обжорного ряда и завсегдатаев Сенного базара.

Алексей, покидая, быть может надолго, родные места, не мог не попрощаться со стариком, к которому он крепко привязался с первых дней работы в музыкальной мастерской.

…После революции Булат раза два встретил опустившегося, небрежно одетого, потерявшего свой гусарский лоск Ракиту-Ракитянского. Бывший штаб-ротмистр, почему-то не пристав ни к одной из антисоветских армий, работал грузчиком у речных причалов. Купаясь как-то в Днепре, на Довбычке, Алексей услышал доносившиеся из кустов пьяные голоса. Он сразу узнал среди гуляк своего старого клиента. Какой-то бродяга, поднося Раките-Ракитянскому вино в банке из-под консервов, бормотал заплетавшимся языком:

— Пей, Глеб… Эх, дорогуша, такой капитал… и просадил… в один год. Сам мот… люблю бабцов… но мне твоих денег… хватило б на всю жизнь.

— Па-аслу-шай, милый, — ответил бывший штаб-ротмистр, принимая угощение, — рупь, он хоть, э, слепой, а без поводыря находит себе дорогу.

— Ты бы у маман своей… попросил, — продолжал первый голос, — или сам съездил бы в Ракитное…

— Какие у маман, э, теперь капиталы? Землю отобрали, из дома вот-вот выставят… Я хоть и не ходил никогда в умниках, но в капкан сам не полезу. Знаешь, какова теперь мужва? Покажись в своем имении — сразу вздернут.

— А в армию? — нажимал на Ракитянского его собутыльник. — Обулся бы там, оделся. А с головой… можно кое-что и сюда, — гуляка хлопнул себя по карману.