Контрудар

Не зная еще, как поведет себя подмастерье, хозяин положил на разделочный стол принесенный с собой бумажный кулек.

— Это твоей матери. Гостинец от хозяйки. И хай выздоравливает. Знаете, братцы, — сообщил он задушевным голосом своим мастерам, — стало круто и нашему брату. Что, не верите? Пошли одни убытки, урон. И с мукой все туже и туже. На что знали толк в хабарах царские служаки, а эти… Пришлось рассчитать кухарку. Как говорится, кризис… Попробовала Ада куховарить, так от ее адских котлет аж воротит. Не жизнь у меня, а «Панорама Голгофы». Вот, Назар, хай выздоравливает Нюшка и становится до плиты. Чего ей в той интендантской швальне переводить глаза…

И вмиг вытянулась шея хозяина. Прытко забегали глаза.

— А что с малой печью? Почему не разожгли?

— Пока о ней забудьте, хозяин, — сказал солдат-фронтовик, сноровисто заполняя формы тестом.

— Это в каких смыслах?

— В тех смыслах, что с пшеничными булками пока стоп. Когда людям суют яшник — вот то кризис… Мы и замесили хлеб по новому рецепту: с сеянкой да с пеклеванкой.

— Это же разбой, грабеж…

— Обратно вспомнили старое? Никакого грабежа нет. Будьте себе хозяином, получайте прибыль с вашей фирмы. Накиньте там пятачок на кирпичок… А пришло время подумать и о людях.

— Знаете что, братцы, я посоветуюсь с хозяйкой…

— Дело ваше, — ответил из траншеи Костя-бородач. — Что? Взяло кота поперек живота? А с этого самого дня вам краще, хозяин, советоваться с нами.

— А как же быть мне… Я привычный до булки…

— Эх, добродий Неплотный, — рассмеялся на весь цех хромой солдат. — Будет время, посмотрите, вот этими руками, вот на этих же столах не то что булки, а буду камстролить птушки, пирожные наполеон, сайки, что свайки, калачи, что рогачи. А пока потерпите… Богач ест калачи, а не спит ни в день ни в ночи…

— Какой я тебе богач, какой я тебе, братец, добро-дни?

— Вот видите, у вас умная голова. Смикитили, что добродий — это уже не тот номер калош. Поймите — вам лучше советоваться с нами. Для вашей же пользы…

Тяжело, всем корпусом наседая на палку, пан Неплотный покинул пекарню. Но до того как советоваться со своей хозяйкой, хозяин булочной, накрутив на кончик трости носовой платок, тщательно стер со всех ставен своего дома огромные, выведенные мелом тризубы, которые спасали его от погромщиков-гайдамаков.

…Весть о появлении красного бронепоезда взбудоражила население слободок, а еще больше — разговоры о том враче-моряке. Ведь до этого только и слышно было о «зверствах» красногвардейцев. А те обошлись с ранеными «сечевиками» по-братски.

Вечером того же дня через пески Полигона со станции приплелась на слободку какая-то безоружная обшарпанная команда. В разодранных жупанчиках, в папахах с подоткнутыми за воротник шлыками, с обмороженными ушами и выпученными от страха глазами, «вольные казаки» рассказывали о страшном бое под Крутами, о дьяволах в матросских бушлатах. Из студенческого куреня сотника Омельченко спаслись немногие. Но, избежав гнева моряков, спасенные помнили и о гневе атаманов, хотя поезд Петлюры, лично давшего бой под Крутами молодым и отважным полкам Юрка Коцюбинского, давно уже проскочил на Киев. Следом за ним в трех эшелонах вернулась с поля боя и его гвардия — гайдамаки-запорожцы, их черные курени.

А остатки посланных под Круты «вольных казаков» предпочли возвращаться домой задами, через слободку, по застывшим протокам. В сумерки уже по накатанным на льду тропкам Назар двинул в город. В курене, растревоженном рассказами беглецов о битве под Крутами, не умолкал гул голосов. Туда было послано шестнадцать сотен, по одной от каждого куреня. Записывались и добровольцы — студенты, гимназисты, ученики семинарий, чиновники, молодые учителя, поповичи. Чотарю Неплотному враз нашлась срочная работа в столице. Хромой солдат-фронтовик предупредил Назара: если он махнет на Круты, то в пекарню пусть не возвращается. Нет дураков надсаживаться за йолопов гайдамаков. Солдат, который уже верховодил у печей, понимал, что если пока обходилось без крови, то там, на фронте…

Так удалось избавить молодого подмастерья от маршевых куреней.