Контрудар

Но если юнцу Назару понадобилось два месяца, чтобы разобраться в фальши лжепророков, то Волоху на это потребовалось двадцать.

Тогда же, на рассвете четвертого февраля, началась расправа. Ее не остановили частые разрывы снарядов, долетавших из-за Днепра. Последний выстрел последнего защитника Печерска совпал с первым выстрелом муравьевских батарей. Рано утром четвертого февраля 1918 года Красная гвардия Харькова вступила в Дарницу. Все силы Центральной рады — курени Загродского, Удовиченко, Коновальца, Болбачана, Натиева — двинулись к склонам Днепра и к трем переправам через него.

И вот пришел четвертый день дьявольских боев за переправы. Лишь недавно застывшая река могла выдержать цепь стрелков, колонну, но не пулеметную двуколку в упряжке, не трехдюймовое орудие с тремя упряжками-уносами грузных битюгов.

Сплошная огневая завеса перекрыла дорогу не только боевым порядкам пехоты, но и грозным бронепоездам. Кулацкое ядро запорожского коша — ударная сила Петлюры, усусы, все, кому нечего было терять, стояли насмерть.

В разгар боев за переправы через Днепр вместо Муравьева главкомом стал Юрий Коцюбинский.

…В предприятии добродия Неплотного не умолкал шум ни на минуту, не стыли и секунды печи, не пустовали дежи. Комиссар пекарни уже привел из Дарницкого лагеря военнопленных трех опытных мастеров, трех дал ему новый главком. Без хлеба нет и войны. Вовсю работал в те горячие дни Назар.

Однажды, выгребая золу из малой печи, он услышал шум по соседству. Хромой солдат-фронтовик, измученный бессонницей и навалившимися на него заботами, кричал на кого-то:

— Черт бородатый! Закрывай к дьяволу дверь, печи нам остудишь. Шатаются тут посторонние…

— Я тут посторонний? А ну полегче на поворотах, — послышалось в ответ. — Не знаю, сколько времени мантулишь ты тут, а я вон в этой траншее с десяток лет сох у печи, да пока допустили до нее — пять годков хватал подзатыльников.

— Ты шо, нашего поля ягода? Так и сказал бы. Пекарь? Заходи, товарищ. И затуляй дверь.

— И не только пекарь… А ну где тут Назар? Эй, Назарка, вылазь-ка сюды, не ховайся…

Назар с длинной кочергой в руке появился в разделочной. Перед ним в армейских рукавицах стоял бородатый, с перевязанной головой солдат. Назар сразу узнал его. Тот самый… Из эшелона бывших брусиловцев.

— Вот я тебя, атаманский прислужник! — замахнулся прикладом брусиловец.

Подскочил хромой, ухватился за дуло ружья.

— Здесь хозяин я. А ты кто? Комиссар какой-нибудь или же присланный кем-то для следствия?

— Ни то, ни другое. Я ему отец. Понимаешь, родной батько. Я тебя породил, я тебя убью. Слыхал такое? А я скажу от себя: перекисла квашня, брось ее свиньям.

Хромой отпустил винтовку, достал кисет, протянул бородачу.

— Так ты, товаришок, выходит, и есть Гнат Турчан. Ладно. Вот говоришь: тебя долго муштровали подзатыльниками. Перепадало и твоему хлопцу. Но больше его лупила сама жизнь. И эта жизнь за пять дней образует похлеще, чем за пять годков. Сам знаешь, какая теперь пошла кругом шебутиловка… И еще знаешь, товаришок, нашу поговорку: не терт, не мят — не будет калач… Ты, Гнат, хоть партейный или просто так, а скажу по чистой пекарской совести: за твоего хлопца могу поручиться хоть где, хоть перед кем…

Постепенно светлело хмурое лицо бывалого пекаря. Прислонив ружье к мучному лабазу, он, как был в рукавицах, притиснул к себе Назара.

— Ладно. Камень с души — и то хорошо. А теперь слухай. Раз вышел такой оборот, придется тебе, Назарчик, помочь нашему войску. Вот тебе мои рукавицы, ступай за мной. Ты тут, знаю, все ходы и выходы излазил. Поведешь нашу кавалерию на Вигуровщину, а дальше через Наталку на Ветряные Горы, в тыл, значит, Центральной раде. Послужил «вольным казакам», а теперь постарайся для червонных. Ступай, замаливай свой грех… И что скажете, — повернулся он к пекарям, — оставил пискленка, а встрел жениха…