— А вы знаете, почему вы не любите романсы! — кричал я. — Потому что у вас воспоминаний нет!..
— Вот мы сейчас спустимся, и у тебя такие воспоминания останутся!.. — крикнули они мне в ответ на мою пропаганду классической музыки.
— Обо мне-то останутся воспоминания, а вот о вас нет!..
— А ты кто такой?
— Клоун я, — крикнул я. — Из циркового училища! Шут!.. Шут с вами!..
А потом я ходил еще наниматься в натурщики, чтоб деньги заработать. Пришел к художнику, то есть к художнице, а она мне говорит: «Раздевайтесь!» Я говорю: «Как раздеваться?» А она говорит: «Догола!.. Я заказывала обнаженную натуру…» Я нарисовал себя обнаженным, отдал рисунок художнице, сказал: «Вот вам моя обнаженная натура!» — и убежал… Счастливый такой, как на картине Кустодиева… Это вчера днем, а сегодня… Я сидел на скамейке в садике возле церкви и подбрасывал в руке яблоко. Мы с Юлой сюда как-то приезжали на ее мотоцикле еще тогда, когда у нас с ней все было в трех тысячах метрах над уровнем моря. До разговора с Мужчиной Как Все я бы так сидеть, конечно, не мог, а теперь ничего, сидел и даже рассматривал церковь, как тогда мы рассматривали ее вместе с Юлой… И спокойно ждал Гронского. Ну, может, и не очень спокойно. Я задумался над тем, нужен я себе или нет?.. И решил, что пока вроде нужен, хотя и не совсем здоров. Конечно, было такое время, когда мне казалось, что это все глупости, что человека можно, как машину, разобрать на какие-то составные части. Раньше вот как было: просыпаешься и чувствуешь, что весь целый, сделан из одного чего-то такого потрясающего, из чего-то фантастически цельного. Жутко приятное было ощущение. Можно сказать — идеалистическое, что ли. А сейчас… Ожидая Гронского, я ощущал, как на висках у меня бились, болезненно сжимались кровеносные веточки. Вот Эдуард, тот, конечно, здоров как бык, я подумал и почему-то добавил: как заграничный бык.
Мужчина Как Все словно приподнял тот опущенный якорь, с которым я плыл, про который говорил мне Игорь Иванович.
Но Гронский, я чувствовал, придавит этот якорь. Он все не выходил из церкви. Теперь я смотрел на проходивших мимо женщин и настораживался, если видел платье розового цвета, любимого цвета Юлы, но это все зря. И я подбрасывал яблоко вверх, а оно все падало вниз, к земле. Земля любила яблоко, она к себе притягивала его. Я вспомнил формулу притяжения… Есть яблоко мне не хотелось, потому что из его глобуса выглядывал маленький симпатичный червячок. У меня в детстве была одна самая большая мечта, с которой я засыпал и просыпался: узнать, о чем думает кошка, или собака, или вот этот червячок… Думает он сейчас о чем-нибудь или не думает? Видит меня или не видит? А если видит, то каким? Может быть, даже злится сейчас на меня, что я его подбрасываю, обедать ему мешаю. Я вспомнил, подбрасывая яблоко с червяком, как на уроке физики я спросил у учителя, который рассказывал нам про закон притяжения, открытый Исааком Ньютоном, про то, как ему яблоко упало на голову, ну и всякое такое. Я спросил у учителя: «А яблоко, которое, упало на голову Ньютона, было червивым или нет?» — «А какое это имеет значение?» — спросил учитель. «Тогда червяк мог сказать, что это они с Исааком открыли закон тяготения», — ответил я. «Тебя, Левашов, твои вопросы не доведут до добра…» — сказал учитель, но все же улыбнулся.
Если бы мне сейчас снова стать веселым и счастливым! Я все подбрасывал яблоко, оно притягивалось к земле, и я тоже притягивался с любовью к земле. Для того чтобы вырваться из объятий земли, надо развить скорость, которую может развить космический корабль. Я перестал подбрасывать яблоко и сказал червяку:
— Ты понимаешь, что ты тоже дорог земле, как я? А между прочим, между тобой и мной большая разница… Это-то хоть ты понимаешь?
Я посмотрел на церковь. Земля притягивает к себе верующих и неверующих тоже. Земля любит всех и все, все, все… Значит, земле дорого все, что есть на земле, а значит, и мне должно быть дорого все, что есть в Юле, даже ее подлость и ее предательство. Я в восторге от ее подлости, я без ума от ее предательства…
В конце концов я ведь тоже не ангел. Конечно, я никого не предавал… Тут червяк спрятался в свой дом и стал поедать его. Между прочим, хорошая тема для фантастического юмора. На планете живут люди, которые питаются… Впрочем, какая же это фантастика?.. Я стал рисовать нашу планету в виде изъеденной головки сыра, думая о том, что я люблю Юлу, неважно какой любовью… «Я люблю тебя любовью… неважно какой любовью — люблю все, все, все, как земля любит все, все, все… И с этим ничего, никому, никогда нельзя поделать будет…»
Мимо меня к церкви подходили старушки и не старушки, останавливались, крестились и шли дальше. Девочка лет десяти с кошкой под мышкой подошла, постояла, потом вдруг перекрестилась и поклонилась, все так же держа под мышкой кошку, потом выпрямилась и снова согнулась, как на физзарядке. Потом отошла от церкви и встала рядом с моей скамейкой.
— Ты что, веришь в бога? — спросил я девочку.
— Верую, — сказала она. — А что? — И жутко строго посмотрела на меня.
Я хотел сказать ей что-то вроде той фразы, которую говорят все неверующие, что бога нет. Я-то эти слова имел право сказать. У меня-то сегодня были кое-какие доказательства, но я этой девочке с кошкой ничего не сказал. Любовь есть, подумал я про себя, а девочка с кошкой вырастет в сама узнает. Любовь есть, а бога нет, потому что любовь спасает людям жизнь, например тому убийце, про которого мне рассказывал Мужчина Как Все, а бог никому еще жизни не спас… Значит, она есть, а его нет!.. Между прочим, девчонка с кошкой не уходила, из-за моей спины она смотрела, как я рисую.
— Бога нет, — сказал я, продолжая рисовать и одновременно вести антирелигиозную пропаганду.
— Почему нет?
Я перестал рисовать, обдумывая доказательство, и вдруг нашелся:
— Потому что ни у кого на свете нет его фотографии… — Я обернулся к девчонке. Лицо у нее было совершенно растерянное, видно, она ожидала любого доказательства, кроме этого. Девочка долго обдумывала ответ и сказала: