Следует отметить, что, несмотря на благоприятные внешние условия, развитие церковной жизни на Юго-Западе Украины в годы войны испытывало серьезные затруднения. Активно проводившаяся Миссией румынизация не могла вызвать резонанса в украинском и русском населении «Заднестровья». Без этого негативного фактора успехи церковного возрождения были бы еще больше, хотя в целом ситуация в Транснистрии оказалась значительно благоприятнее, чем в немецком рейхскомиссариате «Украина».
Не только миссионеры, но и часть русских и украинских клириков «Заднестровья» в начале 1944 г. была эвакуирована в Бессарабию, однако здесь их встретили настороженно. Измаильской епископией была создана специальная комиссия по проверке документов священников-беженцев. Отказавшихся проводить румынизацию населения клириков комиссия передавала румынской жандармерии для их отправки в концлагеря. Даже не вызвавших подозрения комиссии русских и украинских священников чаще всего не допускали к занятию приходов, лишали их права церковного служения[1047].
В марте 1944 г. советские войска выбили немцев из Северной Бессарабии, однако остальная часть края еще несколько месяцев оставалась в руках оккупантов. В этих условиях значительная часть военнообязанных молдаван не желала воевать и скрывалась в лесах, нередко помогая советским партизанам. Активную помощь партизанским отрядам оказывала и братия целого ряда православных монастырей, прежде всего, Гинкуловской и Цыганештской обителей.
По свидетельству архимандрита Варлаама (Кирицы), «братии Гинкуловского монастыря пришлось дорого поплатиться за свой патриотизм: их раскрыли румынские военные власти и увели пешими несколько сот верст, более старые из них погибли в дороге. Такой же патриотизм оказали и те священники, что остались на своих местах и своим примером поддерживали веру в советское правительство в сердцах своих прихожан. Лишь один епископ Ефрем, чуждый пастве и ее славянскому энтузиазму и патриотизму, ютился на архиерейской даче за Кишиневом, очень страшась Советов, живота своего ради. Решившись наконец выехать в Гербовецкий монастырь на Троицын день, он вернулся с 22 версты от Кишинева, т. к. немецкие власти не разрешили дальнейший проезд частным машинам и еп. Ефрем ни за что на свете не расставался со своим авто. И в Кишиневе-то он пребывал вынужденно, вследствие категорического приказа румынского правительства выехать всем чиновникам на свои места (в случае неподчинения они лишались своей ставки). Но уже его роль, как хозяина епархии, сводилась к нулю: те из священников, которые вместе с ним приехали из-за Прута на время, опасались, что архиерей их подведет и улизнет вовремя от советских воинских частей, оставляя их на произвол судьбы»[1048].
В отличие от митрополита Ефрема, активную деятельность в это время развернул епископ Белгород-Днестровский и Измаильский Антим (Ника), принявший 10 марта 1944 г. руководство епархии от епископа Поликарпа. В его докладной записке Патриарху Никодиму от 24 июля 1944 г. говорилось: «17 марта с.г. я созвал их на конференцию в Измаиле, пользуясь чем, был введен в курс дела касательно всей территории епархии. В центре внимания этой конференции была культурная и миссионерская проблема с выявлением роли священства в прошлом, а также необходимость, чтобы сегодняшний священник вернул себе положение главы общественной жизни через евангельскую доброту и методический труд. С этой целью была определена и программа деятельности, охватывающая все стороны проявления священства и сегодняшние обстоятельства. Но в начале апреля месяца стремительно развивающиеся военные события резко прервали осуществление наших проектов. Началась эвакуация церковного имущества, семей клириков, постепенно эвакуировалась и часть клириков. Хотим уточнить, что, в то время как лавина противника стремительно и беспрепятственно неслась на нас, все же 88 священников и дьяконов добровольно взяли на себя миссию обеспечения религиозного существования верующих и разделения с народом любой судьбы, оставаясь на месте в это смутное время…
В день 24 апреля, на Пасху блаженных, я служил на кладбище г. Измаил парастас за всех от века почивших героев Рода и остальных верующих, усопших во имя Господне. Поскольку на день 24 апреля и 6 мая с.г. военное положение улучшилось, я распорядился срочно отозвать к местам служения эвакуированных клириков, начиная с благочинных и глав миссионерских ассоциаций. Между 18 и 22 мая и 3–6 июня с.г. я посетил ряд местностей в зоне фронта, на нижнем Днестре, совершая религиозные службы среди солдат, адресуя им слова ободрения, раздавая им крестики, иконки и религиозную литературу… в первой половине июля месяца, от 1–14, мы организовали цикл пастырских конференций в наиболее важных центрах всех четырех уездов епархии… В этих конференциях я принимал участие лично, будучи сопровожден отцами-советниками: Михаилом Маданом и Василе Константином, а также миссионерским инспектором отцом Якобом Петрованом… Мы будем продолжать и впредь как можно чаще находиться среди клира, народа и воинства для поддержания в их душах огня веры и стойкости. С этой целью мы проектируем организацию в течение августа месяца ряда религиозных миссий для народа вокруг святых монастырей, по случаю храмовых праздников, с участием клириков и большого числа верующих»[1049].
Однако уже через месяц епископ Антим уехал из своей епархии в Румынию, где позднее сотрудничал с новыми коммунистическими властями страны. В целом накануне прихода советских войск значительная часть православного духовенства Бессарабии во главе с архиепископом Кишиневским и митрополитом Бессарабским Ефремом (Енэческу) и его викариями, вместе с частью церковного имущества, добровольно или принудительно уехала в Румынию. Митрополит Ефрем выехал из Кишинева 20 августа и через два дня — вечером 22 августа, перешел румынскую границу в районе реки Прут в соответствии с решением светских властей Бессарабии.
Архимандрит Варлаам (Кирица) так описывал отъезд митрополита Ефрема: «…архиерей уехал сам на епархиальной машине и предоставил всех своих сослуживцев самих себе. Его не интересовала даже судьба своих келейников. На их вопрос: „Как нам быть в случае Вашего отъезда?“, он отвечал: „Что мене — и вам? Ничего со мной не имеете, и я ничего с вами не разделяю“. Также начальников монастырей, собравшихся к нему, „благословил“ решать каждому вопрос, как Бог на душу положит. Так он и выехал, как беглец, и, по слухам, еле-еле выскочил из советского мешка при р. Прут, оставив после себя людей, свободно вздохнувших и ничуть не сожалеющих о его побеге. Если большая часть городского и сельского духовенства, благодаря исключительно мерзкой и лживой немецкой пропаганде, эмигрировала в Румынию, то монахи остались в подавляющем большинстве. Лишь настоятели монастырей: Жабка, Каларашевка, Кошеловка, Добруша, Фрумоса, Хынку, Цыганешты, Тобора, Куркь и Хирова — эмигрировали в Румынию. Но с ними выехало лишь по нескольку человек из братии, запуганные настоятелями беглецы»[1050].
Сам митрополит Ефрем в докладной записке Патриарху Никодиму от 13 сентября 1944 г. писал о судьбе оставшихся священнослужителей своей бывшей епархии: «Что касается ситуации в Кишиневской епархии на момент нашего отъезда оттуда, 22 августа, она представляется следующим образом: на месте осталось примерно 150 священников в миру и иеромонахов, что составляет приблизительно треть от мирского клира нашей епархии, для совершения божественных служб и религиозных треб бессарабского народа. Также при митрополичьем кафедральном соборе осталось достаточно клириков и хорошо подготовленный хор под руководством певчего, который дает ответы на Св. Литургии по воскресеньям и праздникам. Для руководства епархией я временно передал полномочия епархиального викария преподобному протосингелу Ираклию Флоча, который руководит и монастырями в качестве Экзарха и знает русский и немецкий языки, будучи буковинским румыном… В Кишиневе остались также и протоиерей уезда Лэпушна Феоктист Прокопан вместе с несколькими видными в городе священниками. Что касается юридического положения Кишиневской епархии, то остается, чтобы его, после подписания перемирия, от 12 Сентября т.г., которым устанавливается граница на Пруте между Румынией и Советской Россией, решил Священный Синод нашей Церкви, может быть, совместно с Русской Православной Церковью, — в соответствии с установленным порядком Национальных Православных Церквей осуществлять свою юрисдикцию до границ соответствующих государств…
В завершение смиренно прошу Вас, Высокопреосвященный Владыко, соблаговолите назначить временно и.о. епархиального викария преподобного протосингела Ираклия Флоча на Кишиневский архиепископат, до прояснения юридического положения этой епархии; 2. Ходатайствовать через правомочные инстанции о репатриации всех клириков, у которых есть эвакуированные в Румынию семьи и которые желают приехать из Бессарабии… 3. Также просим Вас вынести на Священный Синод и вопрос бессарабских клириков — беженцев и репатриантов — для их приема, использования и назначения на вакантные должности в стране; 4. Сохранить этим клирикам бюджетное содержание, которое они имели в Бессарабии, и чтобы они пользовались всеми правами, предоставляемыми священными канонами Церкви и законами Румынского Государства»[1051].
По подсчетам советских органов госбезопасности в Сорокском и Бельцком уездах до 80–90 % священнослужителей уехали в Румынию (в дальнейшем, в 1946–1947 гг. многие из них вернулись в Молдавию). По данным Совета по делам Русской Православной Церкви, в 1944 г. своего причта лишилось не менее 50 % церквей Молдавской ССР. Тот факт, что православие в Молдавии сумело справиться с последствиями массового бегства румынских священников из республики, косвенно свидетельствует о том, что Румынская Православная Церковь так и не пустила в Бессарабии глубокие корни. Как справедливо писал молдавский исследователь В. Пассат, не следует, все же, преувеличивать последствия отчуждения между румынскими клириками и народом. Часть духовенства и церковнослужителей Молдавии еще долгое время после войны позитивно вспоминала о временах румынского «попечения» о православных приходах: высоких заработках священников, свободном открытии храмов и т. п. в обмен на участие в румынизации Бессарабии и политическое сотрудничество с властями[1052].
Оставшиеся после эвакуации в Румынию примерно 200 священников приветствовали советскую армию. 19 июля 1944 г. Наркомат госбезопасности Молдавской ССР доложил своему руководству в Москву: «Каких-либо враждебных проявлений со стороны оставшегося на освобожденной территории МССР духовенства и актива верующих НКГБ МССР в настоящее время не зафиксировано. Следует отметить, что большинство священников публично высказывает свое лояльное отношение к Советской власти».[1053] К подобному выводу пришел в феврале 1945 г. и уполномоченный Совета по делам Русской Православной Церкви Волкопялов, отметив, однако, что священники, «получавшие при румынском господстве в Молдавии ежемесячно от 18 до 35 тыс. лей, кроме доходов от выполнения религиозных треб, сохранили свои симпатии к недалекому прошлому»[1054].
При этом ряд священнослужителей был арестован и осужден сразу же после освобождения республики по обвинению в укреплении фашистских порядков в Молдавии, проведении антисоветской националистической пропаганды и содействии румынским карательным органам, в том числе служившие в составе Миссии в Транснистрии протоиерей Мисаил Кирица и архимандрит Варлаам (Кирица)[1055].
В ходе боев по освобождению Молдавии ряд храмов был разрушен, многие церкви длительное время не действовали из-за отсутствия духовенства. Всего, по подсчетам Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников в Молдавской ССР немецко-румынскими оккупантами было полностью уничтожено 131 и частично повреждено 41 здание религиозных культов (в том числе 66 православных церквей и 82 синагоги); общая стоимость причиненного ущерба составила 34 760 тыс. рублей[1056]. В октябре 1946 г., по сведениям Министерства госбезопасности МССР, на территории республики функционировали: 601 православная церковь из 950 зарегистрированных и 24 (фактически 25) православных монастырей с 1642 насельниками (около 500 мужчин и 1142 женщины). Кроме того, были зарегистрированы: 1 епископ, 300 священников, 11 диаконов и 291 псаломщик[1057].
В августе 1944 г. Кишиневская епархия вновь вошла в состав Московского Патриархата, и 19 сентября в Кишинев прибыл в качестве представителя Патриархии архимандрит Иероним (Захаров). 31 декабря 1944 г. была совершена его хиротония во епископа Кишиневского и Молдавского. В Северной Буковине в 1945 г. была образована отдельная епархия Московского Патриархата, в которой на 356 действующих церквей оставалось только 140 священников. В 1945–1947 гг. епископом Черновицким и Буковинским служил владыка Феодосий (Коверинский)[1058]. Дальнейшая история Кишиневской и Черновицкой епархий была тесно связана с общей историей Русской Православной Церкви.
8. Общие особенности и итоги церковного развития на оккупированной территории СССР
В первые же месяцы Великой Отечественной войны значительная часть территории СССР оказалась оккупирована. Религиозная жизнь на ней отличалась заметным своеобразием. Подавляющее большинство районов страны к лету 1941 г. (а ведь среди сельского населения две трети являлись верующими) оказалось вообще без функционирующих храмов. Такое неестественное положение могло поддерживаться только репрессивными мерами. Как следствие, на оккупированной территории произошел бурный всплеск религиозного сознания. Сохранилось много свидетельств очевидцев и участников этого феномена общественной жизни СССР в годы войны. Так, по наблюдению протоиерея Алексия Ионова, написавшего «Записки миссионера о жизни в советской России», «религиозное пробуждение было общим, массовым и стихийным. Народ как в городах, так и в сельской местности… сам шел на открытие храмов, на их временный ремонт и украшение»[1059].
В этих условиях естественным было появление чувства благодарности верующих германской армии за «возвращение» религиозной свободы. И первоначально часть населения активно выражала это чувство[1060]. Но такое происходило лишь в первые дни или недели после занятия германскими войсками населенных пунктов. Вскоре их жители понимали, что получили не «освобождение» и «религиозную свободу», а жестокое угнетение. В этой связи можно упомянуть интересный случай, произошедший в одном из русских городков после прихода частей вермахта. По свидетельству очевидца (Ф. Гейера), в ответ на приветствия части населения германский офицер честно сказал: «Погодите радоваться. За нами идут части СС, и тогда вы поймете, что мы никакие не освободители»[1061].
Конечно, нацистское руководство рассчитывало использовать религиозный фактор на занятых восточных территориях в своих пропагандистских целях. Но их собственные экспансионистские планы противоречили выполнению этой задачи. В частности, Г. Гиммлер хотел после истребления евреев, устранения христианских и прочих руководящих сил и порабощения верующих создать на территории СССР подлинную «арийскую» область господства[1062]. Еще более негативно относился к православию начальник Партийной канцелярии М. Борман, стремившийся взять в свои руки руководство религиозной политикой на всех захваченных территориях. Так, шеф Имперской канцелярии Ламмерс 13 ноября 1942 г. разослал всем компетентным германским ведомствам следующий циркуляр: «Чтобы сохранить единство политической линии и обеспечить использование полученного опыта согласно воле фюрера, руководитель Партийной канцелярии также заботится о единообразной разработке политико-конфессиональных дел на имеющих гражданскую администрацию присоединенных или занятых территориях…»[1063].
Но, не имея своего административного аппарата на оккупированных территориях СССР, Борман мог влиять на религиозную политику там в основном опосредованно, через рейхскомиссаров и т. п. Характерный инцидент произошел весной 1944 г. Узнав, что 10 марта в Кракове состоялось совещание о конфессионально-политических делах с участием представителей ведомства Розенберга и подотдела церковных дел правительства Польского генерал-губернатора, Борман отправил Розенбергу 3 мая рассерженное письмо: «Я указываю на то, что фюрером на меня была возложена ответственность за выполнение разработки этих вопросов партией… Поэтому обсуждение подобных вопросов представителем Вашего ведомства с представителями государственных учреждений в целом и на новых территориях в особенности противоречит указаниям фюрера. А потому я был бы благодарен Вам, если бы в будущем полностью считались с их исполнением и при всех обстоятельствах отказались от подобного рода переговоров»[1064].