– Мало-мало убил, – подтвердил тот. – Гусь убил, кулица убил, свинья убил – усех убил.
Иван Андреевич пришел в негодование: при чем тут свинья и курица, когда речь идет об уголовных преступлениях? Не пытается ли китаец заморочить голову следствию?
– Что вы, у нас все как в аптеке! – Аметистов был даже оскорблен подобными подозрениями в адрес Херувима. – Китаец честнейший, на всем рынке такого не найдете.
– Зачем же ему самому являться? – не уступал Иван Андреевич.
– Во-первых, нам-то с вами какая разница? – разумно отвечал Аметистов и интимно взял следователя за лацкан. – Главное, что преступник найден. А почему явился, отчего – кого, скажите, это волнует? Может, надоело ему бегать и прятаться от правосудия, совесть замучила, вот он и решил признаться.
Сбитнев с сомнением покачал головой – несмотря на богатый опыт, он в первый раз слышал о китайской совести. Но Аметистов не уступал: русские, заметил он, только и делают, что о совести говорят, а результат везде один и тот же.
– Но ладно бы только убийство, но дело-то политическое, – упирался Иван Андреевич. – Там ведь содержание притона – ни больше, ни меньше. Разврат и падение нравов.
– Я вас умоляю, – говорил Аметистов, прижимая руки к груди, – какая тут может быть политика. Было бы это дело политическое, разве ЧК его бы вам уступило? Это был художественный салон, понимаете, салон, а никакой не разврат. Туда музыканты ходили, художники, поэты. Туда Мариенгоф с Есениным ходили, а какой же разврат может быть при Есенине? Только благолепие и благонравие. Я вам больше скажу: гости этого салона читали вслух «Капитал» Маркса и избранные статьи Энгельса, в том числе «Происхождение семьи, частной собственности и государства». Неужели вы и классикам готовы разврат приписать? Нет, нет, никак невозможно! Кстати, я не упоминал, что лечение живота состоит из двух пакетиков противоядия – двух, а не одного? И этот второй пакетик у нас тоже есть. А без него все обратно вернется.
И Сбитнев, действительно, неожиданно ощутил какое-то знакомое покалывание в животе.
«Да и черт с ним! – малодушно подумал он. – Пельц и графа еще пойди докажи, улики все косвенные. А китаец сам пришел, сам признался. А признание, как учит нас марксизм, есть царица доказательств».
Решив так, он мгновенно получил и второй чудодейственный пакетик и, растворив в воде, выпил его под одобрительные возгласы удивительных гостей – называть их свидетелями почему-то не поворачивался у него язык. Да и какие, помилуйте, из них свидетели? Где это видано, чтобы свидетели сами раскрывали преступление и приводили убийцу за шиворот в уголовку?
– Так вы Зою-то Денисовну отпускаете? – сладчайшим голосом осведомился Аметистов.
– Всенепременно, – отвечал Иван Андреевич. – Вот неделя закончится, а в понедельник и отпущу. И графа тоже.
– О, нет, это слишком долго, – огорчился Аметистов, – нельзя ли побыстрее? Например, прямо сейчас.
Сбитнев что-то долго прикидывал и считал, и сказал, что отпустить можно не ранее, чем завтра – нужно еще все бумаги оформить, да и с китайцем разобраться, чтобы не вышло какой путаницы. А то сейчас он, может быть, признаётся, а завтра передумает.
Аметистов заверил следователя, что китаец ни в коем случае не передумает. Но Сбитнев сказал, что все равно раньше, чем завтра, никак не выйдет.
– Ну, что ж, завтра – так завтра, – вздохнул Аметистов. – Будем очень, очень ждать.
– Засим – оревуáр![35] – грозно сказал Буренин.
И посетители испарились, словно и не появлялись тут никогда. Впрочем, нет, по зрелому размышлению следовало признать, что все-таки появлялись. И доказательством тому был сидевший тут же на стуле грустный китаец.
– Ну что, ходя, – спросил Сбитнев, – будем писать чистосердечное признание?
ebooksa