Тайный дневник Михаила Булгакова

22
18
20
22
24
26
28
30

Сбитнев отвечал, что именно по нему, а про себя тоскливо подумал, что при новой власти о служебной тайне остается только мечтать: мир не видел более болтливой публики, чем пришедшие к власти пролетарии. Не зря на своих собраниях они языками чешут по шесть часов. Но ладно бы только на собраниях – кто и когда разболтал Загорскому о деле Гуся? Нет, конечно, про Гуся он мог в газете прочитать, но что китаец связан с Гусем? Откуда?

– Успокойтесь, – сказал Загорский, видя его тревогу, – про Гуся и Херувима мы знаем, потому что проживаем в известном вам доме Гребенщикова на Никитском бульваре.

– Не может быть, – удивился Иван Андреевич, – тогда мне бы надо вас тоже как свидетелей допросить.

И засмеялся подобострастно, показывая, что это, само собой, просто шутка. На шутку Загорский никак не отреагировал, но наклонился над Херувимом и сказал, глядя на него крайне внимательно.

– Так значит, это ты убил Гуся?

– Убил мало-мало, – отвечал Херувим. – Гусь убил, кулица убил, свинья убил – усех убил.

Загорский хмыкнул и спросил у Сбитнева, точно ли он уверен в виновности Херувима.

– Да как не быть уверенным, – загорячился тот, – сам ведь пришел. А ну, любезный, покажи свое признание.

Иван Андреевич отобрал у Херувима листок и вгляделся в него. Но чем дольше он вглядывался, тем растеряннее становилась его физиономия. – Что за чертовщина, – наконец сказал он. – Ничего не понимаю.

Загорскийв свою очередь забрал листок уже у Сбитнева и пробежал его глазами. Потом пожал плечами.

– Что-то странное. В первый раз вижу такие иероглифы. Немного похоже на головастиковое письмо, но не оно, конечно. Какие-то пиктограммы.

– Какие пиктограммы, какие иероглифы? – взорвался Иван Андреевич. – Я ему по-русски велел писать!

На это Нестор Васильевич холодно отвечал в том смысле, что китаец и говорит-то по-русски с трудом, не то что признания писать. Разумеется, это должны быть китайские иероглифы. Но на иероглифы это мало похоже.

– Ты что тут накалякал, мерзавец? – накинулся Сбитнев на Херувима. – Как это прикажешь понимать?

Тут слово взял Ганцзалин, который через плечо хозяина успел разглядеть написанное.

– Это не пиктограммы и не иероглифы, – сказал он сухо. – Это рисунки. Он неграмотный, Херувим. Читать-писать не умеет, нарисовал. Вот это, – он ткнул пальцем в худого человечка, – сам Херувим. Вот это он идет в квартиру к Зое Денисовне. Вот его встречает Манюшка. Вот они разговаривают. Вот Херувим жалуется, вот он кричит, вот угрожает. Вот это Манюшка сбегает от него к хозяйке… Все понятно.

После такого объяснения, действительно, пляшущие человечки Херувима стали гораздо яснее. Впрочем, кое-какие вопросы еще оставались.

– А почему ты убил Гуся? – спросил Нестор Васильевич. – Ревновал к Манюшке или из-за денег?

– Левновал мало-мало, – с готовностью отвечал китаец. – Мало-мало сильно левновал, исё деньги блал.

– То есть убил из-за ревности, а деньги решил взять уже после убийства, – резюмировал Сбитнев.