На ужин Анастасия пришла одна, заказала шашлык и начала рассматривать маникюр. Ногти были обгрызены под корень, но она их не прятала. Перед десертом к ее столу подошел мужчина, который, как показалось официанту, был похож на боксера или машиниста паровоза. Все время он сидел в противоположном от нее углу зала. Постоял минуту, вероятно, представлялся, затем женщина небрежным жестом показала на свободное место, и он сел. Когда официант принес счет, услышал, что женщина сказала:
— Вы напоминаете мне одновременно бармена, писателя-фантаста и капитана корабля.
— Был всеми тремя. Был самым заурядным писателем. А вы нравитесь мне.
Официант, почувствовав, что дальше стоять у стола неудобно, удалился. Немного спустя они отправились в бар и до полуночи танцевали, как семейная пара.
На следующий день шахтеры проводили в последний путь своего главного инженера. Ровно в двенадцать завыла сирена, словно обвалилась шахта или случилось еще какое-то бедствие в поселке. Бригады вышли из забоя, сняли каски, минуту помолчали, а свободные от смены и женщины собрались у столовой профилактория, где на столе, укрытом красным материалом и еловыми ветками, стоял гроб. Жены шахтеров плакали навзрыд, словно каждая была в чем-то виновата, мужчины молча склонили головы, временами протирая глаза, а Милчовица, опершись на стол, громко, по-звериному, выла, как это делают женщины в ее деревне. Медсестра Симеонова безмолвно глядела в обезображенное лицо покойного, к которому носила в своем сердце безнадежную любовь, а дядя Даньо стоял рядом, закусив воротник полушубка, стараясь сдержать рыдания.
Не было здесь только Анастасии и доктора Ковачева.
Все жители шахтерского поселка пришли проститься с Руменом Станковым.
К обеду припекло солнце, снег стал рыхлым, прибыл катафалк и остановился у профилактория. На рукаве у шофера была траурная повязка, но удрученным он не выглядел.
Шахтерский оркестр заиграл траурный марш, шахтеры подняли гроб с покойником на плечи и вынесли, Милчовица шла за гробом и продолжала громко выть и причитать; звуки звонкого, как у девушки, голоса разносились по всей округе и, отражаясь от заснеженных гор, возвращались еще более звонкими и безутешными. Шофер запустил двигатель, в машину сели дядя Даньо и Милчо. Налетела туча, солнце скрылось, повалил густой снег. Катафалк медленно спустился вниз по склону и потонул в снежной массе, как в белом успокаивающем небытии.
В этот же день к вечеру из первой пограничной зоны позвонили в районное управление МВД.
Старик ответил:
— Благодарю. Я так и предполагал. — Потом, положив трубку, прислушался, как булькает вода в радиаторе, и почувствовал, что у него леденеют ноги. — Предупредите пограничную заставу «Ружа», — сказал он почти нечленораздельно и, заворачиваясь в свое длинное пальто, добавил: — Прикажите кочегару, чтобы усилил огонь в топке.
Поздно ночью в пятницу позвонили с погранзаставы «Ружа».
Старик поднял трубку, несколько минут терпеливо слушал и вдруг взорвался:
— Не смог научить тебя краткости, черт побери! А в общем, поздравляю тебя. И мои «петушки» поздравляют.
Сел на радиатор и, подперев подбородок кулаками, подытожил:
— Дело закончено. Идите спать.
Однако офицеры не торопились. Дочев несмело попытался расспросить, как все произошло, но Старик проворчал:
— Допрос завтра в девять.
Достал из кармана коробку из-под сигарет, на которой делал записи в ресторане, и попытался что-то прочесть. Калинчев заметил, что на коробке нарисована человеческая рука с пятью пальцами. На каждом пальце было записано имя. Не было надписи только на большом пальце. Старик нашел авторучку и написал на пустом месте какие-то инициалы. Зябко потер свои желтые руки и, посмотрев в окно, сказал:
ebooksa