– В таком случае обстоятельство принимает загадочный характер, – ответил генерал. – Оставайтесь у меня, пока Джилберт не явится сюда и не разъяснит нам, что за спектакль он устроил. Между прочим, вы – первая представительница слабого пола, находящаяся в моих покоях.
– Почему же вы не допускаете женщин в свой дом?
– Не терплю приторных нежностей и сюсюканья. Люблю грубую правду. Пусть лучше меня посылают к черту, чем фальшивыми речами о любви и сочувствии вымогать из меня деньги. Я не нуждаюсь в сладостях – я из породы стоиков, которые даже горькие микстуры принимают без сахара.
– Большинство людей не походят на вас, – улыбнулся доктор, – вследствие своей чувствительности к грубостям жизни.
– В таком случае они дураки.
– На этот счет существуют разные мнения, – задумчиво возразил Кассилис. – Я, например, симпатизирую людям, которые опасаются голой правды и не позволяют оглушить себя ею, словно камнем по голове. Если хотите, я расскажу вам об одной необычной встрече.
– Что это? – вдруг воскликнул генерал.
– Как будто бы шорох, – прошептала Эдит.
– Мне показалось, что-то ворохнулось у окна, – сказал Стэндертон. – Но вы говорите, доктор, мы слушаем.
– Несколько месяцев назад, – начал он, – ко мне явился пациент, по виду благородного происхождения и явно не житель Лидса, поскольку в нашем городе его никто не знал. На основании этих данных я сделал вывод, что этот молодой человек из Лондона. У него образовалась маленькая ранка в полости рта, и его пугала перспектива заболеть раком. Он объяснил, что ему нежелательно обращаться к своему домашнему врачу, поэтому он приехал ко мне. Я осмотрел его и нашел вполне здоровым, но он настаивал на более тщательном обследовании, и я обещал проанализировать частичку его ткани под микроскопом.
– Что за кошмар вы рассказываете! – передернуло Эдит. – Мне не по себе.
– Прошу прощения, но больше ничего страшного в этой истории не будет. Я пообещал ему сообщить о результате анализа и попросил его оставить мне свой адрес. Он отказался и в целом производил впечатление человека нервозного. «Я знаю, – сказал он, – что я трус, но мне хочется узнать истину в необычной форме».
– Какую же форму он избрал? – заинтересовался старый генерал.
– Похоже, он музыкант, – признался доктор, и Эдит напряженно уставилась на него, – или истинный меломан, потому что он вручил мне два незапечатанных письма на адрес одного пожилого лондонского скрипача.
Комната поплыла перед глазами Эдит. Лицо ее побледнело, руки задрожали.
– Что же в них содержалось? – пролепетала она.
– Оба имели одинаковый текст за исключением следующего различия: первое предлагало музыканту в назначенный час и в назначенном месте сыграть прелюдию фа минор Шопена, второе – исполнить «Весеннюю песню» Мендельсона. Здесь-то и начинается трагедия, – многозначительно поднял палец доктор. – В случае, если у пациента обнаруживался рак, мне поручалось отослать письмо, в котором упоминалась прелюдия фа минор.
Повисло глубокое молчание, нарушаемое только прерывистым дыханием женщины:
– И что же?
– По оплошности, – продолжал доктор, – я отослал не то письмо, что следовало, а второе сжег.