А потом… потом все изменилось. Когда начались проблемы с ребенком, Кира замкнулась. «Зачем тебе знать подробности? Это мои проблемы, и только мои!»
Он очень жалел ее, очень. Понимал, что это конец, что надо уйти, никаких перспектив, никаких. Но уйти насовсем, разорвать отношения? Нет, он не мог. Друзей в беде не бросают. Впрочем, и помощником он был никаким – так, просто выслушать. Выслушать, когда ее пробивало и не было мочи больше терпеть. Выслушать и пожалеть.
Странные теперь у них были отношения. Они и сами посмеивались над этим.
– Кто мы с тобой друг другу? – спрашивала Кира. – Друзья, брат с сестрой или бывшие любовники?
– Почему бывшие? – усмехался Журавлев. – Как же бывшие, если сейчас мы с тобой… лежим тут, в кровати?
– Раньше все было не так! – грустно возражала Кира.
Это правда. Тогда, девять лет назад, когда они встретились, все было не так. Он был влюблен, хотя матримониальных планов не строил. Кира и не настаивала, ей с лихвой хватило первого замужества и тяжелейшего развода.
Да, влюбленность была. С Кирой было весело. Они постоянно над чем-то смеялись, чаще всего над собой. Еще с ней было интересно – таких глубоких философских разговоров он не вел ни с одной женщиной. У нее был точный, логичный мужской ум. И при этом она оставалась истинной женщиной – в меру кокетливой, в меру капризной, в меру вредной. И не в меру нежной и трепетной, страстной и тревожной, разумной и безрассудной.
С ней все было здорово – заниматься любовью, молча лежать, обнявшись, читать вслух книги, а потом спорить, не соглашаться, доказывая свою правоту. Она умела отстаивать свое мнение.
С ней было чудесно бродить по сырому осеннему лесу, прислушиваясь к уханьям совы и считая ненадежные обещания кукушки, лежать на траве и смотреть в небо. Собирать грибы, а потом чистить их на ее кухне. Покрякивая от удовольствия, есть грибную поджарку с картошкой и пить холодную водку. Смотреть сложное и мудреное артхаусное кино. Гулять по старым московским улицам и слушать ее бесконечные рассказы про старую Москву. Сидеть на скамейке в Пушкинском перед картинами великих – в импрессионистах Кира была большим знатоком.
Они бродили по старым кладбищам, ездили за город по разрушенным монастырям и церквям, ловили мелких окуньков и плотву с мостика мелкой речушки. А однажды умчались в Карелию, догоняя ее друзей, походников и байдарочников. И там, в Карелии, они провели свои лучшие дни.
Журавлеву нравилось делать ее портреты – Кира в профиль, Кира анфас, Кира в лодке, Кира у зеркала. Кира в резиновых сапогах чистит рыбу на берегу. Кира в нарядном платье в фойе Большого. Кира на катке, Кира у плиты, спящая Кира, заспанная, немного опухшая. Кира у раскрытого окна, Кира в сугробе, раскинув руки в красных варежках. Кира с венком из ромашек, Кира в смешной вязаной шапочке и в платке, завязанном по-деревенски, по самые глаза.
Она не всегда получалась красивой, но всегда получалась естественной: тревожной, печальной, смущенной, застенчивой. Живой, как сама жизнь.
Узнав об измене мужа, ушла сразу, на следующий день. Варианты прощения и перемирия не рассматривались:
– Ты что? Я же его любила! И вообще, как после этого жить?
Он пожимал плечами:
– Живут же. И не после такого живут. Прощают, стараются не вспоминать и живут. Сохраняют семью.
– Зачем? – искренне удивляясь, повторяла она. – И какая семья, если было предательство?
Максималистка. Дура. Ушла с маленьким сыном почти в никуда – на квартиру старенькой, требующей ухода тетки. Та приняла не из гуманных побуждений, из корыстных. Ей нужен был уход, одна она не справлялась. И Кира принялась ее обихаживать. Та, как и положено, капризничала, мотала нервы и тыкала благородством – дескать, приютила тебя, дуру, да еще и с ребенком.
Пару раз Кира порывалась уйти. Но куда? С родителями отношений не было – сложная история, тянущаяся из детства. В общем, пахала как лошадь, уставала как лошадь и волокла все на себе тоже как лошадь.
ebooksa