Тамара махнула рукой – дескать, какой от тебя толк, что вы, мужики, соображаете?
– Ладно, – миролюбиво предложил Журавлев, – я варю кофе и жду-пожду тебя. Позавтракаем, а там и разберемся. Согласна?
Тамара снова не ответила. «Какая сосредоточенность, – усмехнулся он, – просто вопрос жизни и смерти. Но размеры запасов впечатляют! Вот уж Тама настоящая Коробочка, не ожидал!»
В его семье про накопительство и не слыхивали – жили легко и беззаботно. Нет, бабушка еще старалась дочку охолонить, но охолонить его мать было невозможно. Синеглазая красавица с лучезарной улыбкой и девичьей талией, она шла по жизни легко. «Вприпрыжку», – как говорила бабушка. В день зарплаты приносила свертки с вкусными вещами, обязательно торт и шампанское. И непременно игрушку Журавлеву, ну и что-то себе.
Мама обожала комиссионки и была там завсегдатаем. «Девочки» откладывали ей импортные товары – узкие клетчатые брючки, туфли на платформе, батники, курточки, юбки плиссе. Она и была похожа на иностранку – к ней пару раз обращались на английском.
Мама… как он ею восхищался! Не восхищался – боготворил. Знал, что его мама красивее всяких там зарубежных звезд – ей-богу, красивее! Красивее Софи Лорен, та вон какая длинноносая, а все восхищаются! Анни Жирардо вообще некрасивая, хотя симпатичная, милая, не поспоришь. А Брижит Бардо ему не нравилась – курносая и нахальная, сразу видно. И Мэрилин Монро не нравилась – лицо широкое, глупое, но с хитрецой. Мама была похожа на французскую Анжелику, актрису Мишель Мерсье. И немножко на Джину Лоллобриджиду.
Зарплату профукивали за неделю. И бабушка начинала ворчать. Нет, свою пенсию – пенсион, как она говорила, – бабуля придерживала. «Иначе все мы давно бы умерли с голоду». Но что там бабулина пенсия? Заплатить за квартиру, и немного останется.
– Я коплю Игоряше на зимнюю куртку! – ругалась она с дочерью. – А ты? Мне снова открыть свой резерв?
«Интересно, – думал он, – а где у бабули этот резерв? И сколько там, в этом резерве?»
– Я собираю деньги на море для Игоря! Он весь год болел! Ты стрекоза, которая пропела лето! – ругалась бабуля. – Ты безответственный и безалаберный человек! Ты, Лена… ты, Лена, не мать!
В ответ мама смеялась – ругаться она не умела.
Как он любил воскресенья! Воскресенье был их с мамой день. Они ехали в центр, бродили по улицам, сидели на лавочках, заходили в книжные, в универмаги, где Журавлев зависал в отделах игрушек, а мама бежала в отделы обуви и готового платья. После прогулки и магазинов они шли обедать, и это тоже был праздник. Салат на закуску – оба любили «Столичный». На горячее – котлету по-киевски или шашлык, а на десерт пирожное или мороженое. Но чаще и то, и другое.
– Не говори ба про новое платье, – шептала в лифте мама, – сам знаешь, чем это кончится.
– Все равно увидит, память у нее – ты же знаешь!
– Увидит, да будет поздно! – Мама подмигивала и смеялась. – Я ее не то чтобы боюсь! Нет, Горохин! Я не хочу нотаций и выволочек.
Она называла его Горохиным: Игорь, Игорек, Игорехин, Горошек, Горохин.
Когда заканчивались деньги и бабушка начинала скандал, хлопая дверцами кухонных шкафов, мама бодро докладывала:
– Так! Да у нас всего и навалом! Гречка есть, – перечисляла она, – рис, ура! Пшено! Мам, а изюм?
Бабушка молча вздыхала.
– Нет и не надо, – тут же соглашалась мама, – пшенную в другой раз сварим, когда купим изюм. О, вермишелька, любимая вермишелька! Вермишелька и сыр, что может быть лучше!