Норби

Кстати!

В бутылке еще немного осталось, и я наполнил свою рюмку. Теперь можно сесть в кресло и спокойно поразмышлять о том, что с этим всем делать дальше. В нашей работе нет отбросов — есть кадры. Люсин, конечно, изрядная сукина дочь, вопрос в том, чьей сукиной дочерью она станет. Иметь своего человека в руководстве Структуры. Какой соблазн для истинного урода и извращенца!..

Ах, Перпиньян, Перпиньян! Пусть пройдут года, Он со мной всегда, Перпиньян! Край чужой Никогда не сравнится с тобой!

6

Ступени двух цветов: нижняя черная, красная за ней, и так до самого верха, вперемежку. За ними — тяжелая дубовая дверь, наверняка еще помнящая последних французских королей. Только кнопка электрического звонка выпадает из стиля, дверной молоток был бы тут куда уместней.

Антек отступил на шаг. Странное дело! Ему почему-то казалось, что барон Симон Леритье де Шезель обитает где-нибудь вдали от глаз людских, допустим, в подземном бункере под метрами бетона. А дорогу даже искать не пришлось, таксист вспомнил сразу. «Hotel De Claire? Oui, bien sur!»[67] Оказывается, сюда даже экскурсии водят, пусть и не слишком часто. История!

Глухие серые стены, окна-бойницы под самой крышей, ворота литого чугуна с узорными украшениями, и двухцветное крыльцо, шестнадцать ступеней. Предместье Сен-Жермен, улица Гренель. На улице почти пусто, словно здесь и не Париж. А в безоблачном летнем небе — острокрылые ласточки.

Антек взбежал по ступеням, взглянул на кнопку звонка. Если нажмет, пути назад не будет. И ладно!

Эй, эй, уланы, Балованные дети, Сладким поцелуем Смерть в бою вас метит.

Звонка он не услышал, но дверь открыли почти сразу. За ней разверзлась, как показалось ему, черная темень. И только через несколько мгновений бывший гимназист смог разглядеть чье-то бледное, словно прямиком из склепа, лицо.

— Monsieur? Qui veux-tu?[68]

Коверкать язык он не стал, ответил по-немецки. Поймут!

— Я из Польши. Передайте барону Леритье де Шезель, что у меня есть новости про объект «Плутон-1».

Темнота долго молчала, но затем дверь медленно, с глухим скрипом, распахнулась.

* * *

— Здравствуйте, господин Гжегож Бженческикевич!

Человек, сидевший за массивным письменным столом, улыбнулся уголками губ. Фамилию выговорил правильно, даже, как показалось Антеку, с некоторым удовольствием. Каждый слог, будто маленький орешек. Бжен-чес-ки-ке-вич. И не такое разгрызали.

Усики, ровный пробор в гладких, прилизанных волосах, помятые щеки. Барон смотрелся неказисто, несмотря на бриллиант в тяжелом перстне и золотую булавку в галстуке. Как будто чужое надел.

— Присаживайтесь!

И снова улыбка, ненастоящая, приклеенная к лицу. В глазах же — ничего, словно на пустую стену глядит. А кресло, что напротив стола, приметное, очень глубокое. Если сядешь, колени вверх задерутся, вроде как в яму попал. Гость должен знать свое место.

Садиться Антек не стал. Шагнул к столу, достал из внутреннего пиджачного кармана маленькое фото, бросил на полированное дерево.

Любуйтесь, пан зацный и моцный!

Взгляд остался прежний, но пальцы, заросшие густым волосом, дрогнули, когда снимка коснулись. Фотограф в лондонском ателье тоже удивлялся.