Впереди Авангарда

– Ох, Ваня, много ты пить стал.– Вздохнул грустно лидер коммунизма. – И с потусторонним миром в последние годы задружил чрезмерно. Скоро сам чёртом станешь. Рога вырастут и рыло вместо носа образуется. Мне почти не помогаешь. Мы с профессором да Гришкой и Олежкой не управляемся с искоренением искажений в нашем коммунизме. Тебя не хватает. Потому, что искажений да извращений всё больше вылупливается, а силы наши убывают.

– Я передых взял временно, Ильич.– Пояснил Иван, аккуратно поддерживая тяжелую после виски голову.– Коммунизм – то я придумал строить, да и начал в одиночку. Одна Баба Яга Тэтчер и помогала. А все эти десять лет разгребаю дерьмо, которого при коммунизме оказалось – то куда больше, чем в советском государстве да у буржуев в какой- нибудь Европе. Кто ж мог знать? Вот я притомился и расслабляюсь. Потом ты отдохни, а я, наоборот, впрягусь.

– Ладно.– Ещё раз глубоко вздохнул Максим Ильич.– Иди сегодня на вокзал и в аэропорт. Добровольцев кроме Гришки своего побольше возьми. Комитет лидеров коммунизма, конечно, везде посты расставил. Движение поездов и самолётов в Зарайск мы закрыли. Из города тоже ничто не летит и не едет. Проверь – всё ли соблюдается. И потом побольше команду собери и машины любые из города не выпускай. Только в город. И то, если они везут товары. Остальных разворачивай обратно. Некуда нам уже девать желающих жить на халяву.

–Когда начинали коммунизм – в Зарайске было шестьдесят тысяч жителей.– Вспомнил Ваня. И во всех колхозах областных – семьдесят. А сейчас?

– Шесть миллионов человек в городе и пять – в деревнях.– С дрожью внутренней выговорил Червонный. – И не выгонишь никого. Самый гуманный строй у нас. Нам ведь, мать их, Маркса, Ленина да Хрущева, положено теперь всегда любого, кто захотел жить в коммунизме, гладить по головке и всем добром его, гада, обеспечивать, пока он живой.

–Ну, ладно. Поехал я по городу и области проверять кордоны, блокпосты заградительные и пограничные вышки.– Вернусь через неделю. Работы- завал полный. Во все щели лезет народ к нам, чтобы тут жить, и от нас потом втихаря пробивается в социализм, чтобы добро своё вывезти и торговать. Даже в Сибирь едут. Полные грузовики еды и промтоваров тащат на продажу. Катастрофа, блин!– Иван аккуратно уложил трубку на место и пошел на улицу.

Уже лет пять, а то и больше, перемещаться в городском пространстве можно было только пешком. На автобусах, трамваях и троллейбусах желающих работать не было. Не являлась эта деятельность любимой ни для кого. По той же причине и такси не ездили. Бесплатно катать по мегаполису публику тоже не нравилось никому. Ваня совсем недавно на вертолёте скорой помощи три часа летал с Червонным и профессором над Зарайском. Оценивали масштаб разрухи. Распух милый провинциальный городок от центра влево на двадцать три километра, а вправо – на тридцать. Ну, а от вокзала по прямой до Тобола так и осталось – девять. За десять лет Зарайск стал «монстром». Бессчётное количество жилых двух и трехэтажек, окруженных садами, бассейнам и банями, построенных для одной семьи, магазины огромные, где все брали всё в подарок от коммунизма, парки с аттракционами, кинотеатры, рестораны, аптеки, больницы, школы, одна библиотека и всё. Больше не было ничего. Потому как трудиться учителями и врачами, киномеханиками, официантами и аптекарями желающие были. Повезло просто. Учить да лечить нравилось очень многим. А вот шить на фабриках шмотки, обувь, точить гайки, хлеб печь, для водопроводов траншеи рыть, на экскаваторах и подъемных кранах с чистой любовью вкалывать, асфальт готовить и класть на бездорожье, на стройках бетон месить и собирать по городу мусор, да отлавливать преступников, гастролирующих по богатейшей области из окрестных социалистических городов – не полюбил никто. На селе народ только ел, пил, ловил рыбу, стрелял зайцев и дрался по праздникам. Все трактора и комбайны ржавчина сожрала лет за пять. А до этого на них никто и не садился. Хлеб не сеяли, картошку не сажали. Не являлось всё это любимым занятием населения современной деревни. Да и привозили всё откуда – то готовое. Много причём. Зачем хребты напрасно гнуть?

С вертолёта Зарайск смотрелся не так отвратно, отретушированный высотой. А вот передвигаться по нему на ногах было не просто тяжко. Опасно даже. Дорог не имелось гладких. Асфальтировать было некому. Не уважал это занятие народ. Виляли вдоль и поперёк города только просёлочные пыльные дороги, украшенные классическими рытвинами и колдобинами. Дальше своего квартала уйдешь на пару километров – можешь назад дороги не найти. Указатели и дорожные знаки не нравилось рисовать и развешивать ни одному даже очень хорошему человеку. Трава вдоль улиц росла дикая, степная. Местами расплодились заросли густого некультурного кустарника, мешавшие попасть домой без травм. Вдоль дорог и между домами группами трусцой передвигались собаки. Поскольку мусор не вывозил никто, не оказалось желания у членов коммуны, то лежал он всюду, что радовало ворон и собак. Народ как ни старался огибать мусорные горы дугой, но инфекцию, подгоняемую ветерком, всё же отлавливал. Кто- то чах от неё и тихо помирал среди шикарных предметов, да на импортных кроватях в прекрасных своих домах. Кого- то ум и сообразительность тащили в больницы и они выживали. В больницах, уже упоминалось, честно священнодействовали в поту настоящие врачи, приехавшие из разных мест Союза. Они, к счастью, любили своё дело. Но в целом Зарайск, если бы у здорового любопытного постороннего возникло желание обойти город, где процветал коммунизм, произвёл бы прямую аналогию с пустыней, сотворенной руками не из песка, а из камня и бетона. Засыхали деревья, которые никому не нравилось поливать. Только дождям, редким в этих местах и скудным. Не росли по той же причине цветы, а на улицах кроме диких собак и кошек никого не было. Изредка кто- нибудь выползал из дома- крепости личной за едой в магазин, да грузовики временами разрывали тишину чиханием старых моторов. Они или привозили из социализма товары, либо, напротив, увозили чьё – то барахло на продажу в российские города, где в семьдесят пятом уже почти исчезли самые нужные продукты, хорошая одежда, мебель и бытовая техника. Зарайские торговцы за достойные суммы сбагривали советским гражданам всё подряд, а потом возвращались и по – новой набирали в магазинах всё, что нравилось. Бесплатно, как всегда. Когда Ваня с активистами коммунистического сообщества обходили дома, узнавая – не течет ли крыша, не осыпается ли штукатурка и чего ещё не хватает народу, то видели они сплошь толстых, пухлых, но болезненно бледных людей, месяцами не выходящих из жилья. Да и ходить было некуда, кроме магазинов. Никто из них никогда не видел всего города и не знал – сколько в нём населения. Это не интересовало никого. Все интересы замыкались на визиты в магазины и просмотр телепрограмм.

Иван с ребятами из бюро коммунистического контроля мотался по границам города и помогал добровольцам на блокпостах ловить торговцев.

– Разворачивай машину и чеши домой!– приказывал он хозяину добра, готового к продаже и плотно утрамбованного в кузове грузовика.

– Это моё.– Резонно возражал хозяин.– Вы дали мне его по потребности насовсем или как? Насовсем! А у меня потребность вот в этих трёх больших холодильниках пропала. И в двух телевизорах. И в десяти персидских коврах, не говоря о наборах хрустальной посуды.

– Так отдай соседям. Или обратно в магазин сдай.– Подсказывал Ваня.

– А вот ни фига.– Топорщился хозяин.– Сами даёте и сами же забираете. «Обратно в магазин сдай»! Не по коммунистически как- то. Не гуманно отбирать подаренное. Это же нам всё насовсем подарил коммунизм? Или просто дал посмотреть?

– Да твоё это. Твоё! – Успокаивал мужика Иван.– Но продавать- то зачем? Поставь дома и радуйся. Деньги тебе не нужны. Зачем деньги- то?

Э-э-э!– Поднимал хозяин палец указательный. – Мне сорок лет. И я привык к тому что деньги нужны. Вот ты привык зубы чистить? А она, эта привычка, корнями даже не из социализма, а от буржуев пришла к нам. И ничего. Ты же при коммунизме от неё не отказался? Нет. Вот и я к деньгам привык. Просто складываю их в пустые ящики и храню при комнатной температуре. Иногда открою – посмотрю, в руках подержу. И хорошо на душе. Ты против, чтобы у меня на душе было хорошо?

– Да я только рад.– Говорил Иван.– Но торговать не надо. Домой поворачивай. Или мы тебя вернём в социализм. Решением коммунистического совета справедливости. Будешь деньги свои зашибать с лопатой в руках. Или на столбы будешь лазить. Провода тянуть.

Мужик, конечно, машину разворачивал, но утром козьей тропой мимо блокпоста смывался в ближайший российский городок, где социализм уже кряхтел и угасал. Нищал и убивал в гражданах веру в КПСС, и во власть советскую. И по этой причине со всех сторон, узнав через радио сарафанное о коммунистическом Зарайске, где всё даром и делать не надо ничего вообще – толпами ломилась публика к лидерам коммунизма Червонному, Ивану- дураку и профессору Карданскому, валилась им в ноги и умоляла принять эту публику в свою священную секту, истекающую благополучием и свободой духа с телом. Лидеры выходили в коридор, матерились там вполголоса от души. Да так истово, будто молитву читали. Потом возвращались и всех записывали в коммуну, давали им дом и выписывали бессрочный паспорт члена коммунистического общества, который работал одновременно и как пропуск в любой магазин, где счастливцы набирали всего, что надо и не надо.

Иначе было нельзя. Устав коммуны не велел отказывать желающим влиться в число граждан, стоящих на высшей ступени развития общества.

Но что – то всё равно надо было делать. Город рос как могучий белый гриб, но параллельно загнивал как проклятое буржуинское общество. Только оно гнило в переносном смысле, а Зарайск и коммунистические деревни – в прямом. Они утопали в отходах, жителей душили инфекции, никто не желал тянуть водопровод, газ и тепломагистрали от центра, где это всё было, до окраин. Народ, за двадцать пять километров освоивший свои дома, брал в магазинах пикапы на базе ГАЗ-63, мотоциклы с коляской и ездил в центр за водой с большими пластмассовыми бочками. Обратную дорогу находили не все и звонили с придорожных телефонов в Управление всеобщего контроля

за обеспечением гармонии.