Когда Антон, или попросту Тошка, был еще совсем маленьким — года четыре ему было, не больше, — отец батрачил у Гейдриха. Поздно вечером, встречая отца с работы, сын запускал ручонки в карманы отцовских брюк, ища там что-нибудь «от зайца». Огорчался, не находя ничего, обиженно сопел, отворачивался. Отец, накрывая Тошкину головку огромной ладонью, успокаивал, всегда обещая ему одно и то же:
— Ось принесу тебе райское яблочко… Ум-м-м… смачное даже сказать не можно.
Долго ждал сын обещанного яблочка — дождался.
Открыл он однажды утром глаза, а на краю постели горка желтых, словно мед, розовобоких яблочек. Не простые яблочки, а райские! Они переливались теплыми красками на солнце, горели румянцем. Как их только в рот класть — боязно!
Тошка сперва потрогал их рукой. Чуть-чуть дотронулся, затем погладил. Скользкие, как стеклянные пузырьки. Отец приободрил:
— Ты возьми в рот, попробуй, что за штуковина такая.
Под мелкими Тошкиными зубками яблочко хрустнуло, точно сахарное.
Отец кивнул одобряюще:
— Ну вот, а ты не верил!
Он подсел к сыну и стал рассказывать про всякие диковинки на хуторе. Там цесарки похаживают, серебряными перышками посвечивают. Павлины пораспускали радужные хвосты. Индюки красноносые голгочут на посторонних. А вокруг — сады, сады. И в тех садах огромные деревья поднялись, раскинули ветви широко-широко. И на ветвях эти самые яблочки росой умываются.
— Ей-бо, на рай похоже!..
Выгружались у высокого панского крыльца. Тенисто и трепетно склонялись над домом гигантские тополи-белолистки. Сухо похрустывал мелкий песочек под ногами. Старый хозяин любил подбелить свой двор этим песочком, посылал за ним подводы к Азовскому морю, верстах в шести отсюда.
Бричку шумно окружили коммунары. Множество рук потянулось за вещами.
— Та тихо, хай вам грец! — сказал повеселевший вдруг Охрим Баляба.
Ни разу в жизни он еще не знал такой встречи. «Точно пана с ярмарки дождались», — подумал он. Доброе тепло разливалось внутри, прогоняя недавнюю смуту.
Его повели по коридору, показали на дверь. Охрим приоткрыл ее наполовину, заглянул с опаской — это теперь его комната: его дверь, его окно, что напротив двери, его крашенные охрой гладенькие полы. «Только вот на чем спать ложиться? — подумал Охрим. — Полатей не разобрал, да и куда тут с ними. Кровати нема. Ну, нехай! — успокоил себя. — Как-нибудь обойдемся. Принесу охапку соломы, подстелем под бока, укроемся рядном — вот тебе и царская постеля».
Настя осталась во дворе. Лихорадочно трясущимися руками она копала подстилку в бричке. Муж, выйдя на крыльцо, заметил ее озабоченность:
— Чи иголку потеряла?
Жена посмотрела не него дурными глазами, схватилась за голову:
— Маты ридна, нема коромысла! Загубили, ой загубили… — запричитала, словно по умершему.