Потаенное судно

— Загубишь ты мне хлопца, Полька, своим баловством. Смотри у меня! — пригрозил Баляба всерьез.

— Тю, чи он маленький, чи сам всего не различает?..

26

Свадебный поезд мчался с женихом и невестой с котовской стороны в дальний, противоположный край села. Он увозил туда Антонову присуху — Полю Дудник. Звенели колокольцы, звякали звякальцы на шлеях коней. Развевались по ветру разномастные гривы с вплетенными в них колеровыми лентами, все больше красными — цвета любви. И цветы, цветы, цветы — в гривах и на челках буланых, гнедых, вороных. Цветы в петлицах шаферов и дружек, за ремешками кучерских фуражек, в руках девушек и кумушек, на пиджаках родных и знакомых. Цветами усыпаны не только грудь, но даже ноги невесты. Хохот и свист, девичий визг и собачий лай. И над всем этим гамом господствуют голоса гармоний, глухие стуки бубнов и мелкие позванивания трензелей.

Свадебный поезд настиг Антона в самой котловине балки. Антон едва успел отскочить в сторону. Он стоял у белолистого тополя, прижавшись спиной к стволу дерева. Ему хотелось закрыть лицо руками, чтобы защитить себя от топота копыт, от гвалта гармоний, от режущего слух девичьего хохота. Опомнился только тогда, когда простучали колеса последней тачанки. Казалось, пронесся вихрь, а не поезд. Что тут можно было увидеть, что запомнить из этой бешеной скачки?

Однако многое отпечаталось в памяти. Оно останется надолго, чтобы не давать покоя Антону. Словно на моментальном снимке, он увидел заглавную тачанку. На высоком переднем сиденье — Йосып Сабадырь. На мягком заднем — он и она. Пара! Черный костюм и белое платье. Лица Антон не разглядел, только платье. Промелькнуло, ослепило вызывающей белизною — и все.

Успел заметить на одной из тачанок Гната Дымаря, расслышать пьяные выкрики Васи Совыни и голосок визгливой Фени Драбы — подруги Поли. Мелькнуло продолговатое лицо председателя Дибровы… И Диброва едет на свадьбу? Да что Диброва! Прошел слух, что все будут: и Потап Кузьменко, бывший председатель коммуны «Пропаганда», а теперь директор МТС, что в Ольгине расположена, и Косой — председатель ольгинского колхоза, бывший завхоз коммуны. А самое главное, обещал приехать сам Волноваха — секретарь райкома. А как же иначе? Событие! Лучшая птичница Новоспасовского куста замуж выходит.

Волноваха избран секретарем недавно. Он сменил Данилу Алексеевича Сероштана, назначенного теперь заведующим потребсоюза. Антон слышал однажды разговор отца с Кузьменкой о новом секретаре.

— Круто берет Петро Маркович, — заметил отец.

— Горяч! — согласился Потап Александрович. — Такой зажмет гайки! Упрекает, поотпустил стопора Сероштан, оппортунистическим душком от него попахивает. А время не такое. Время железное и во всем крепости требует.

— Конешно так. Тут ничего не скажешь… — вздохнул, не договаривая чего-то, отец.

Стоя под тополем в низине, Антон пытался успокоить себя. «Что за печаль, в самом деле? Выходит замуж — ну и пусть себе на здоровье выходит! Кто я ей: кум, брат чи сват? Она ведь на столько лет старше, что же мне к ней тянуться, что же с ней равняться?»

Да, но это рассуждал ум, а сердце выстукивало иную песню. Оно млело, замирая холодно, окутывалось жаром оттого, что когда-то Полины горячие руки ерошили буйный мальчишеский чуб, прижимали голову к упругой груди. Как-то эти руки взяли его голову, приподняли лицом вверх, притянули к своему лицу. Пухлые ее губы суховейной горячкой обдали Антоновы, еще детские, неумелые. Ходил потом словно в бреду, ощущая ее ожог на своих губах, и помнил ее слова, сказанные шепотом:

— Тоня, тебя кто-нибудь целовал?

— Ни…

— Значит, я первая. Значит, все сбудется! — обрадовалась неистово какой-то своей задумке. — Ух ты мой нецелованный! — Так прижала к себе, что чуть не задохнулся.

Если бы не было всего этого. А то ведь было! И не так давно. На стане было. В хатке-мазанке, где все пропахло Полей: и занавеска бумажная на окне, и рушничок на гвозде, и кружка, которой воду пьют, и ложка, которую в руки берут, когда Поля подносит миску с борщом. Когда побываешь у Поли, долго потом асе вокруг дышит ее запахом, чуть похожим на запах спелой осенней маслинки.

Микола Солонский толкнул Антона плечом.

— Це ты, Антоха? А я думал, столбец стоит, приставленный до тополи.

— Чего тебе?