— Я ничего не знаю, — ледяным тоном вымолвила она.
— Прекрасно, — заключил Миша. — Я вернусь к вечеру. Времени, чтобы вспомнить, достаточно. В противном случае вас завтра вызовут к следователю и там с вами не будут церемониться!
Он хлопнул дверью и, не замечая Трениной, проследовал к машине.
Когда выехали на развилку двух дорог и свернули к деревне, Соболев вспомнил:
— Ты бинокль мне достал?
— Забыл, Юрик. Не до бинокля было. Да это и не важно, старика надо в любом случае навестить, без всяких шпионских заморочек!
— Ага, таким способом ты оправдываешь свою забывчивость? Оригинально!
Они высадили Юру в центре деревни, а сами поехали дальше вдоль леса, к лодочной станции. Встретиться договорились на острове. Первым делом Соболев зашел в сельпо и купил Трофимычу папирос и докторской колбасы, а Черчиллю — ливерной. Он пытался с берега рассмотреть, стоит ли цветок на окне у лесника, но солнце слепило глаза. Лодку опять одолжил у Матвеича, предупредив, что до вечера, отчего такса тут же повысилась до пятнадцати тысяч.
Уже на середине озера он отчетливо разглядел на окне у Калмыкова горшок с фиалкой.
Пес Черчилль, посаженный на цепь, на этот раз встретил его недружелюбно — лаял и рвался с цепи. Он бросил собаке ливерной колбасы, и пес с остервенением налетел на нее. «Опять голодный». Юре показалось странным, что старик не вышел на лай. Войдя в дом, он сразу заметил в сенях полный ящик «Перцовки». Трофимыч сидел за убогим столом, прибитым одним концом к подоконнику, уронив голову на стол. Перед ним красовалась бутылка. «Пьян! Только этого не хватало».
— Эй, Трофимыч! — тронул он старика за плечо. Тот не шевельнулся. Юра хотел переложить его на сундук, служивший леснику ложем, и вдруг осознал, что Калмыков мертв.
Родился 11 октября 1959 года в городе Днепропетровске, в семье студентов политехнического института. По окончании института родителей распределили на Урал. Отец, Сергей Остапович, — хозяйственник, директор крупного завода с 1972-го и по 1989-й (год смерти). Мать, Зинаида Тарасовна, — партийный работник, прошла путь от парторга цеха до инструктора обкома КПСС по промышленности. С 1991 года — пенсионерка. В 1976 году Иван поступил в политехнический институт, на радиофак. За годы учебы на комсомольские должности не выдвигался. Проявил интерес к художественной самодеятельности — участник студенческих «капустников», КВНов, юморин, бессменный конферансье во Дворцах культуры города. По окончании института, в 1981 году, распределен на военный завод. В этом же году избран вторым секретарем заводского комитета ВЛКСМ. В ноябре 1982 года утвержден вторым секретарем райкома, в сентябре 1985 года — первым…
Он приехал в свой офис в необычный день — воскресенье, в очень странной для офиса одежде — в шортах и майке, на непривычном для него транспорте — такси. Он раскручивался из стороны в сторону в любимом кресле и думал напряженно и тяжело. Слежку Иван почувствовал еще в пятницу вечером, когда ехал на дачу. И сейчас они еще там, «сидят» на воротах его дачи. И пусть «сидят» — у них ничего против него нет. Он чист как стеклышко. Пусть попробуют что-нибудь доказать. Вот и теперь со всей своей новейшей аппаратурой для слежки они его упустили — он всегда сможет от них уйти. Умению скрыться обучен с ранних лет страшными рассказами отца о детстве на Буковине — три года отец хоронился по лесам с дедом Остапом. Дед ненавидел большевиков и погиб с мечтой о самостийной Украине. Кто-то выдал их «подземку» в лесу. Отца определили в детский дом.
«Как тебя, батя, в институт-то пустили — сына бандеровца?» — удивлялся Иван.
«Я ведь сначала поступил в ремесленное в Ивано-Франковске. А там, как в том анекдоте про оркестр. Не знаешь? — Сергей Остапович усмехнулся одними глазами, взглянул на кровавые грозди рябины, под которой они с сыном уютно устроили стол и шезлонги на своей даче, и с присущим ему артистизмом пересказал: — Приходит муж домой, а жена его спрашивает: «Що, Микола, приняли тебя в партию?» — «Нет». — «А що?» — «Спросили — чем занимался во время войны?» — «А ты?» — «Играл, говорю, в бандеровском оркестре». — «Ох и дурень же ты, Микола! Не мог соврать?» — «Как же, соврешь! Когда там весь наш оркестр сидит!» Вот и в ремесленном весь «оркестр» сидел, только, в отличие от Миколы, меня и в комсомол приняли, и училище дали закончить…»
Иван никогда не болел «национальной идеей». Было бы смешно — жить на Урале и мечтать о самостийной Украине. Его в этой жизни интересовали только две вещи — деньги и власть. Власть он потерял благодаря господам-демократам и прилагал все усилия, чтобы обрести ее вновь. Иван считал: будут деньги — купим власть! И уже в этом году его кандидатуру собираются выдвинуть в Государственную Думу от одной праворадикальной партии, имеющей высокий рейтинг в области. Но об этом ли сейчас ему думать, когда свора гончих взяла след? Как это унизительно — постоянно ловить на себе чужой взгляд, знать, что каждое твое движение кто-то контролирует! Это как пощечина! А Иван не прощает пощечин! Слишком часто его награждали ими, чтобы не отлиться впоследствии горючими слезами «щедро дающим»!
А началось все с матери. Да, да, с уважаемой Зинаиды Тарасовны. В первом классе той элитной школы, куда отдали его родители, Ваню посадили за одну парту с рыженькой Людочкой Борман, в которую Ваня с первого взгляда влюбился. Он стал провожать ее домой, несмотря на насмешки мальчишек. «А у нас в классе завелся даже любовный роман, — с ехидной улыбкой уведомила родителей учительница Анисья Мироновна на первом родительском собрании. — Ваня Стацюра и Люда Борман никак не могут наговориться друг с другом и наглядеться друг на друга, так что я их скоро рассажу». Родители понимающе улыбались, а знакомые Зинаиды Тарасовны с намеком подмигивали ей. На следующий день, когда Ваня, возвращаясь из школы, нес Людочкин портфель и рассказывал ей о том, какие на Украине сады и что в этих садах произрастает, возле них с визгом затормозила черная «Волга». Из машины вышла Зинаида Тарасовна с лицом, искаженным ненавистью. «Чтобы я тебя больше с этой жидовкой не видела!» — выкрикнула она. «Хочу и буду!» — насупившись, ответил Иван. И тут она его ударила, наотмашь, со всей силы, так что он не удержался на ногах. Из носа потекла кровь, но Людкиного портфеля он так и не выпустил из рук. Мать сама его вырвала и бросила на газон. Людка схватила свой портфель и дала стрекача. Дома мать еще добавила ему. Анисья Мироновна их рассадила, и больше они с Людкой никогда не смотрели друг на друга и не разговаривали.
Вспомнив свое первое любовное приключение, Стацюра криво усмехнулся и произнес: «Дура. Не могла отличить немку от жидовки!»
Матери он отомстил через много лет, когда вернулся в девяносто третьем году из Ростова. У нее тогда, у старой перечницы, завелся любовник. Ох и отвел же он душу! Поколотил уважаемую Зинаиду Тарасовну, чтобы чтила память отца! Мать три дня потом не вставала с постели. А как встала, так опять ударилась в общественную деятельность. Выступала на коммунистических манифестациях, писала воззвания, ругала демократическую власть. Иван тогда устроил на даче грандиозный костер из собраний сочинений Ленина, Сталина, Маркса и Энгельса.
«Чтобы больше этого не было. Поняла?»
ebooksa