— Работа будет? — поинтересовался на прощание Лузгин.
Стацюра, немного помедлив и глотнув из стакана содовой, произнес:
— Мне нужен Соболев, и теперь он мне нужен живым.
— Он вчера не ночевал в лагере…
— Это меня не волнует. Я даю вам с Шалвой два дня…
Когда за Лузгиным закрылась дверь, Иван подошел к окну и раздвинул две пластинки в жалюзи. Алексей Федорович бодро шагал вдоль шоссе, направляясь к автобусной остановке, и время от времени оглядывался. «Хвоста» за ним не было.
В два часа дня Иван набрал Москву и услышал в трубке:
— Слушаю вас.
— Это я.
— Привет. Как дела?
— Взаимно.
— Она прилетела.
— Все в порядке?
— Полный ажур.
— Когда будет здесь?
— Завтра. В двенадцать часов по Москве.
Женщина положила телефонную трубку на рычаг и, обхватив руками плечи, выглянула в окно. Руки ее были изящны, как руки балерины. Цвет кожи носил желтоватый оттенок, что выдавало наличие в женщине тюркской крови. Пальцы не знали колец, как, впрочем, и тяжелой работы.
А за окном бушевал Измайловский парк, и солнце бросало особый утренний свет на кроны деревьев, от которого они то загорались, то вдруг потухали, оставаясь в тени. «Сейчас бы к прудам!» — вздохнула женщина и перешла в другую комнату.
Ее гостья, час назад прилетевшая из Мексики и доставленная из Шереметьева к ней, тоже занималась созерцанием утреннего леса, но только с балкона.
— Вера, кофе, сок или что покрепче? — обратилась женщина к гостье.