— Какого письма? Я не люблю писать письма.
— Тебе что там, в лагере, память отшибло? — Николай раскрыл кожаную папку, покоившуюся у него на коленях, и протянул Юре лист бумаги.
Письмо было адресовано первому секретарю райкома ВЛКСМ. Внизу стояла подпись Юры. Он пробежал глазами бумагу — это был донос на Мартынову. Кто-то писал от имени Юры, начиная с первого дня его появления в райкоме. Подробно излагались обстоятельства смерти Тамары Клыковой, еще какие-то мелкие стычки с Мартыновой, о которых он уже и не помнил, но центральное место в письме занимало растление мальчиков! Причем будто он был свидетелем обоих случаев растления, происшедших в его училище. Прилагались даже домашние адреса мальчиков, чего он и вовсе знать не мог.
— Твоя подпись? — жестко спросил Иван. Он кивнул — спорить было бесполезно.
— Ты подтверждаешь, что все эти факты имели место? — В глазах у Коли он заметил лукавство.
— Да, — ответил Юра. Он мог бы спокойно подписаться под этим письмом.
— Отдыхай, — посоветовал ему Коля, вставая из кресла, и, уже выходя, добавил: — Приедешь из лагеря — иди в отпуск. На заводе тебе выделили путевку в Абхазию — Ваня походатайствовал!
— Такие вот дела, брат! — снова хлопнул его по плечу Стацюра.
Вернувшись в комнату, Юра заметил, что на подлокотнике кресла, в котором сидел Данилин, висит Татьянин лифчик, и от этого ему сделалось невыносимо стыдно.
Оставалась еще неделя лагерной жизни. Валерия объявила, что включила Соболева в свой «резерв», чем вызвала смех со стороны Михаила — дело в том, что Антонина уже десять лет работала в обкоме и это место, казалось, вечно закреплено за ней.
— Тоня, да ты здесь еще лет пять просидишь, — по-простому высказался Блюм и задел ее основательно. Она уже давно перешла границу комсомольского возраста, ей было под сорок, и она стыдилась этого, но достойного места для продолжения карьеры найти пока не могла. И к тому же была очень удобна для всех. Знали, чего от нее ждать, — женщина без выкрутасов. Но Миша ошибся — Валерия в сентябре ушла в обком профсоюзов.
Вернувшись из лагеря, Соболев сделал, как посоветовал Данилин, — взял отпуск. В райкоме появился лишь осенью, но райкома не узнал. Данилина забрали в Москву, в ЦК. Стацюра стал первым. Буслаева дорабатывала последние деньки, передавала дела какой-то новенькой, тоже очкастой. «Куда же они дели Мартынову?» — задавал себе вопрос Юра и в то же время радовался, что ее больше нет. С Галкой он никогда не говорил на тему письма, будто тайна, позорная тайна, скрепившая их дружбу, так и осталась за семью печатями.
— Надю сняли на бюро вашего райкома в июне восемьдесят пятого, — рассказала ему год спустя Кира Игнатова, — в связи с переездом в другой город.
Юра понял, что она ничего не знает о растлении мальчиков — значит, дело не получило огласки и Мартыновой дали спокойно уйти.
— Такие пироги! — завершил свой экскурс в историю Соболев.
Миша долго молчал, нервно покусывая спичку.
— Как ты связываешь эту писульку, что подбросили мне в почтовый ящик, и донос на Мартынову? — прорвало его наконец.
— Понимаешь, в конце того письма, что дал мне Данилин, стояла фраза, которая меня резанула, — я никогда не пользовался подобной терминологией. — Юра закусил губу, припоминая. — Галка написала: «Все мальчики — на совести Мартыновой!»
— Оба-на! — хлопнул в ладоши Блюм. — Крутая Галка! Юрка, это уже факт. Мы с тобой взяли след.
— Зачем же она так подставилась, Миша? — размышлял вслух Соболев. Ему не хотелось верить в причастность Буслаевой к новому грязному делу.
ebooksa