— А как же Полина Аркадьевна? — развел руками Юра.
— Ты что, собрался ее сторожить? — И, увидев, что приятель его в некотором замешательстве, улыбнулся. — Ну, как знаешь. Подай мне только блокнот. Он у меня на тумбочке лежит. — Соболев протянул ему красную кожаную книжицу. Миша полистал ее и прочитал вслух: — «Калмыков Егор Трофимыч — лесник». Запомнил? — Юра кивнул. — Советую не терять время. Давно пора было навестить старика. — Блюм спрятал блокнот в карман и на прощание произнес: — Будь осторожен! Я позвоню в четыре часа. Постарайся вернуться к тому времени. — И он бодро зашагал к дому Ларисы.
Он застал Тренину и Эллу Валентиновну во время бурного спора о том, где Полине Аркадьевне лучше жить — дома или в лагере.
— Лучше всего в саду Эдемском, — высказал свое мнение Миша. — И еще там, где наливают кофе и раздают печенье.
Попотчевав Михаила, Лариса осторожно спросила:
— Ты, когда вчера ушел от меня, на Главной аллее ничего не слышал?
— Нет. А что?
— В том месте, где трибуна, кто-то плакал.
— Тебе показалось.
— Второй раз? — Тренина покачала головой. — А первый был в тот вечер, когда к вам в комнату забрался вор. Из-за этих всхлипываний я сегодня всю ночь не спала — думала, опять что-нибудь случится.
— Ты становишься суеверной, наверное, деревенский дух пагубно на тебя действует. — Он накрыл ее сцепленные пальцы своей огромной горячей ладонью. — Это, Ларочка, сама трибуна плачет по безвозвратно ушедшим годам! Никто на ней нынче не толкает пламенных речей, не вскидывает вверх кулачок, не кричит: «Будем борцами!» Вот она, сердечная, и хнычет.
Поблагодарив за теплый прием, он откланялся, бросив на прощание:
— Не оставляйте Полину Аркадьевну одну, без присмотра.
— Этого еще не хватало, — буркнула Элла Валентиновна, когда дверь за Мишей захлопнулась. — За детьми глаз да глаз нужен! А за родителями присматривать я не нанималась.
Лариса вздохнула. Еще два месяца ей предстояло жить в этом лагере, а силы были уже на исходе.
Проходя по Главной аллее и насвистывая «Марш энтузиастов», Миша вдруг резко затормозил возле трибуны.
— Что с вами, старушка? — обратился он к деревянному сооружению. — Насморк подхватили? — Блюм взобрался по ступенькам и прошелся по дощатому полу, покрытому линолеумом. «Скрипит, как старый «Арго» под ногами Язона!» Миша заметил, что линолеум не прибит к полу. Решив исследовать трибуну, мешающую Ларисе своими всхлипами спать по ночам, он скатал линолеум в рулон и внимательно рассмотрел пол. В центре трибуны он обнаружил съемную крышку, какие обычно бывают в полу деревенских домов, над погребом. Достав из кармана перочинный ножик, Блюм поддел им крышку люка. Внутри оказалась тесная комнатенка, чуть больше собачьей конуры. Спрыгнув туда, Миша согнулся в три погибели. «Чье-то логово!» — отметил он, глядя на дряхлый матрас с торчащими из него желтыми кусками ваты, аккуратно расстеленный на земляном полу. «Детки играют в бомбоубежище, — махнул рукой Блюм. — А Лариса перепугалась! Ночами не спит». Он уже хотел выбраться наружу, как заметил в углу какой-то странный черный предмет. Взял его в руки — это оказалась матовая, иссиня-черная пудреница.
«Лоран Дорнель», — прочитал он французскую надпись. — Фирменная вещь в этой конуре?» Блюм присел на матрас и открыл крышечку. В пудренице не было пудры, там лежал ярко-красный детский носок.
Полина Аркадьевна на самом деле проспала недолго.
— Я что, уснула? — никак не могла она вспомнить. — Как я сюда попала? — Юра смотрел на нее, как на душевнобольную. — Да нет, Юрий Викторович, я в своем уме, — успокоила его Крылова, прочитав во взгляде Соболева искреннее сочувствие.
ebooksa