Семья вурдалака

Однажды (страшный пароксизм только что миновал, природа взяла верх над отчаянием, и он неприметно погружался в благодетельный сон) ему показалось, что он слышит голос Даши. Он раскрыл глаза, но в комнате никого не было, и он вскоре заснул крепким сном. Во сне он был перенесен на виллу Урджины. Рыбаренко водил его по длинным залам и показывал места, где с ним случились те необыкновенные происшествия, о которых он ему рассказывал. «Сойдем вниз по этой лестнице, — говорил Рыбаренко, — я вам покажу ту залу, куда Антонио ездил на грифоне». Они начали спускаться, но лестнице не было конца. Между тем воздух становился все жарче и жарче, и Руневский, заметив, что сквозь щели стен по обеим сторонам лестницы время от времени мелькал красный огонь, сказал: «Я хочу воротиться», — но Рыбаренко заметил, что, по мере того как они продвигались вперед, лестница за ними заваливалась огромными глыбами. И они продолжали спускаться. Наконец ступени кончились, и они очутились перед большою медною дверью. Толстый швейцар молча ее отворил, и несколько слуг в блестящих ливреях проводили их через переднюю. Один лакей спросил, как о них доложить, и Руневский увидел, что у него изо рта выходит огонь.

Они вошли в ярко освещенную комнату, в которой целая толпа кружилась под громкую музыку. Далее стояли карточные столы, и за одним из них сидела бригадирша и облизывала свои кровавые губы. Теляева с нею не было — вместо него напротив старухи сидело черное домино. «Ох, — вздохнула она, — скучно стало с этим чучелом! Когда-то к нам прибудет Семен Семенович!» — и длинная огненная струя выбежала из ее рта. Руневский хотел обратиться к Рыбаренко, но его уже не было — он находился один посреди незнакомых лиц. Вдруг из той комнаты, где танцевали, вышла Даша и подошла к нему. «Руневский, зачем вы сюда пришли? Если они узнают, кто вы, то будет беда!» Руневскому сделалось страшно, он сам не знал отчего. «Следуйте за мной, — продолжала Даша, — я вас выведу отсюда, только не говорите ни слова, а то мы пропали». Он поспешно пошел за нею, но она вдруг воротилась. «Постойте, я вам покажу наш оркестр!» Даша подвела его к одной двери и, отворив ее, сказала: «Посмотрите, вот наши музыканты!» Руневский увидел множество несчастных, скованных цепями и объятых огнем. Черные дьяволы с козлиными лицами хлопотливо раздували огонь и барабанили по их головам раскаленными молотками. Вопли, проклятия и стук цепей сливались в один ужасный гул, который Руневский сначала принял за музыку. Увидев его, несчастные жертвы протянули к нему длинные руки и завыли: «К нам! ступай к нам!» — «Прочь, прочь!» — закричала Даша и повлекла Руневского за собою в темный узкий коридор, в конце которого горела только одна лампа. Он слышал, как в зале все заколыхалось. «Где он? Где он? — блеяли голоса. — Ловите его, ловите его!» — «За мной, за мной!» — кричала Даша, и он, задыхаясь, бежал за нею, а позади их множество копыт стучало по коридору. Она отворила боковую дверь и, втащив в нее Руневского, захлопнула за собою. «Теперь мы спасены!» — сказала Даша и обняла его холодными костяными руками. Руневский увидел, что это не Даша, а Прасковья Андреевна, громко закричал и… проснулся.

Возле его постели стояли Даша и Владимир.

— Я рад, — сказал Владимир, пожав ему руку, — что вы проснулись; вас тяготил неприятный сон, но мы боялись вас разбудить, чтоб не испугать. Доктор говорит, что ваша рана неопасна, и никто ему за это так не благодарен, как я. Я бы никогда себе не простил, если б вы умерли. Простите же меня: признаюсь, что погорячился!

— Любезный друг, — сказала Даша, улыбаясь, — не сердись на Владимира: он предобрый человек, только немножко вспыльчив. Ты его непременно полюбишь, когда с ним короче познакомишься!

Руневский не знал, верить ему своим глазам или нет, но Даша стояла перед ним, он слышал ее голос, и в первый раз она ему говорила «ты». С тех пор как он был болен, воображение столько раз его морочило, что понятия его совершенно смешались, и он не мог отличить обмана от истины. Владимир заметил его сомнения и продолжил:

— С тех пор как вы лежите в постели, много произошло перемен. Сестра моя вышла замуж за Фрышкина и уехала в Симбирск; старая бригадирша… но я вам слишком много рассказываю: когда вам будет лучше, сами все узнаете!

— Нет-нет, — сказала Даша, — ему никогда не будет лучше, если он останется в недоумении. Ему надобно знать все. Бабушка, — обратилась она со вздохом к Руневскому, — уже два месяца, как скончалась!

— Сама Даша, — прибавил Владимир, — была опасно больна и поправилась только после смерти Сугробиной. Постарайтесь и вы поскорей выздороветь, чтобы нам можно было сыграть свадьбу!

Видя, что Руневский смотрит на них, ничего не понимая, Даша улыбнулась.

— Самое главное, мы и забыли ему сказать: тетушка согласна на наш брак и меня благословляет!

Услышав эти слова, Руневский схватил Дашину руку, покрыл ее поцелуями, обнял Владимира и спросил, точно ли они дрались.

— Я бы не думал, — рассмеялся Владимир, — что вы можете в этом сомневаться.

— Но за что ж мы дрались? — спросил Руневский.

— Признаюсь вам, я и сам не знаю, за что. Вы были совершенно правы, и сказать правду, я рад, что вы не женились на Софье. Скоро я сам увидел ее неоткровенность и дурной нрав, особенно когда узнал, что из мщения к вам она пересказала Фрышкину, как вы над ним смеялись, но тогда уже было поздно: вы лежали в постели с простреленною грудью. Не люблю я Софью, но, впрочем, бог с нею! Желаю, чтобы она была счастлива с Фрышкиным, а мне до нее нет дела!

— Как тебе не стыдно, Владимир! — сказала Даша. — Ты забываешь, что она твоя сестра!

— Сестра, сестра! — передразнил ее Владимир. — Хороша сестра, по милости которой я чуть не убил даром человека и чуть не сделал несчастною тебя, которую люблю, уж верно, больше Софьи.

Еще месяца три протекло после этого утра. Руневский и Даша уже были обвенчаны. Они сидели вместе с Владимиром перед пылающим камином, и Даша, в красивом утреннем платье и чепчике, разливала чай. Клеопатра Платоновна, уступившая ей эту должность, сидела молча у окошка и занималась рукоделием. Взор Руневского нечаянно упал на портрет Прасковьи Андреевны.

— До какой степени, — сказал он, — воображение может овладеть человеческим рассудком! Если б я не был уверен, что во время моей болезни оно непростительным образом меня морочило, я бы поклялся в истине странных видений, связанных с этим портретом.

— История Прасковьи Андреевны в самом деле имеет много странного, — сказал Владимир. — Я так и не смог выяснить, как она умерла и кто был тот жених, пропавший так внезапно. Я уверен, что Клеопатра Платоновна знает все эти подробности, но не хочет нам их открыть!