Алексей. Быть по сему. Себя и тебя, Афросиньюшка, с маленьким Селебеном вручаю в сохраненье Божье.
Шенборн. Я, однако, стою на том, что при выезде из наших владений, в Моравии, моравский генерал-губернатор граф Колоредо должен спросить принца еще раз, действительно ли он возвращается к отцу в Россию добровольно?
Толстой. Я никого к царевичу более не допущу. Задержание приму за афронт и арест и извещу о том Вену и Петербург.
Румянцев. В случае нужды дорогу к царевичу загородим оружием и в сражении погибель предпочтем с царевичем совместно.
Алексей и Афросинья в сопровождении Румянцева уходят.
Дольберг. Эрцгерцог принц Евгений признает за лучшее избавиться от пребывания здесь царевича. Я также такого мнения.
Шенборн. Не знаю, как вы, господа, но я оскорблен неприличным поступком господина Толстого. Я считаю, надобно каким бы ни было способом, даже силою еще раз видеться с принцем перед выездом его из наших пределов. Если принц захочет ехать далее, дать ему волю. Если же скажет, что изменил свое намерение, остановить его отправление.
Толстой. Я не понимаю, как можно арестовать нас единственно за то, что царевич не хочет более слушать комплиментов?
Дольберг. Вовсе нельзя назвать арестом намерение его величества кесаря изъявить дружбу к его императорскому величеству в лице кронпринца.
Толстой. Adesso е L’amieitia passata questo non puo rastare cosi, et si vedesa cosa che ne sequira. (Уходит.)
Шенборн. Я не силен в итальянском, не все понял. Он, кажется, угрожает нашему кесарю?
Вайнгард. Господин Толстой сказал: теперь дружба миновала. Это не может так остаться, и увидим, что последует.
Занавес
СЦЕНА 11
Петербург. Кабак «Царское кружало». Дымно, шумно. За столами народ разного сословия: мещане, посадские, купцы, мужики, монахи. Меж столами снует обслуга, разносят питье и еду. Музыканты играют на скрипицах и гуслях. В центре кабака висит большой портрет императора Петра. За отдельным стольцом сидят посланник австрийского двора Плеер и князь Михаил Долгорукий. Оба одеты по-мещански.
Музыканты (поют).
На кабак идет невежа —
тужит-плачет.
С кабака идет невежа —
свищет, гаркает.
Шитый браный положек —
чисты звезды.
А высоко изголовье —
подворотье.
Соболино одеяло —
лютые морозы.
Долгорукий (Плееру). Многие, узнав о возвращении царевича, очень обрадовались, но мы, Долгорукие, да и иные, ему благоприятные и близкие, желали, чтоб он остался за границей.
Плеер. Вы опасаетесь за жизнь принца?
Долгорукий. Так думать рискую. Государь дал клятвенное обещание сохранить царевичу жизнь. Однако вы, господин Плеер, уж более двадцати пяти лет в России живете и не хуже меня знаете наши нравы. Стоит ли дорого здешнее обещание? Ментиков, да Шефиров, да Шереметьев, да Толстой многажды свои клятвы нарушали. В лучшем разе царевича ждет монастырь.
Плеер. Уж столько лет я в России представляю интересы австрийского двора, теперь же требуют моего отозвания за донесения, которые я посылал по делу царевича. Здесь, в России, письма иностранцев, даже и дипломатов, вскрываются в почтовых конторах и переводятся на русский язык в канцелярии Шефирова. Меня обвиняют в том, что я советовал кесарю не выдавать царевича отцу его.
ebooksa