Мистер Морг

— Простите меня, — сказала Ларк, убирая с глаз волосы.

Мэтью ничего не ответил и сел в нескольких футах от нее. Он снял треуголку, сомневаясь, что теперь будет часто ее надевать: кожу головы под ней покалывало. Ларк — красивая девушка, подумал он. Совсем юная, свежая. Или была такой. Жаль, что он не увидел ее вчера. Так многого жаль. Но жалеть сейчас о чем-то — лишь зря терять время. Он посмотрел вверх и увидел в темнеющем небе на востоке первые звезды. Интересно, кто сейчас смотрит на них в Нью-Йорке? Берри? Ефрем Аулз? Зед? А может быть, даже лорд Корнбери, вышедший вечером прогуляться?

Суждено ли ему вернуться туда? Жив ли еще Грейтхаус? Ну, хватит гадать, подумал он, это ведь тоже бессмысленно.

— Почему же вы виноваты? — спросила Ларк.

Мэтью понимал, о чем она. Он знал: она думает о его словах с той минуты, как он их произнес.

— Если бы не я… не мои действия… Морг сейчас сидел бы в нью-йоркской тюрьме.

— Вы отпустили его?

— Нет, не отпустил. Но промолчал кое о чем, когда нужно было об этом сказать. Забыл о долге, в сущности, предал своего друга. Когда знаешь, что нужно сказать, но молчишь, — это страшное преступление.

— Вы хотите сказать, что совершили ошибку?

Ошибку. В ее устах это прозвучало как что-то совсем незначительное. Совсем несущественное.

— Совершил, — ответил он. — Ошибку, которую буду прокручивать в голове снова и снова всю оставшуюся жизнь.

Она изменила позу: теперь села, подтянув колени к подбородку, и сцепила руки.

— То есть, может быть, очень долго.

— Надеюсь, — ответил Мэтью и обнаружил, что все еще может улыбаться, пусть хоть какое-то мгновение.

Ларк некоторое время молчала. Поле зрения Мэтью пересекла стая птиц, спешивших домой, пока не наступила полная темнота.

— Моя мама… — сказала Ларк. И не смогла говорить дальше, пришлось немного помолчать. — Моя мама, — снова заговорила она, — была очень хорошей женщиной. Образованной, очень доброй ко всем. — Она глубоко вздохнула и медленно, почти с болью, выдохнула: — Мне кажется, она не вернется.

— Вы точно не знаете. Может быть, утром ей станет лучше.

— Вы хотите сказать, когда у нее прояснится в голове? И если прояснится? Я говорю о том, что она никогда уже снова не станет такой, как раньше. И никто из нас не будет прежним. Никогда. Думаю, и вы тоже.

— Вы правы, — сказал Мэтью.

— Мой папа всегда говорил, что в жизни можно двигаться только в двух направлениях. Вверх или вниз. Он всегда говорил о том, как хороша эта земля и как добр к нам Бог. Он говорил, что, как бы тяжело ни было, все, что вам нужно сделать, чтобы прикоснуться в этой стране к Богу, — это протянуть руку вверх. Просто стараться, насколько хватает сил, встречаться с Богом как можно чаще — думаю, вот что он имел в виду. Просто стараться. Наверное, стараться — это лучшее, что может делать человек. — Теперь и Ларк удалось натянуто улыбнуться, но улыбка быстро сошла с ее лица. — Когда-то я сидела у него на коленке, слушала его и верила всему, что он говорил. Протянуть руку вверх, протянуть руку вверх, говорил он. Просто старайся, вот что он говорил мне. И не сдавайся, потому что тогда ты не встретишь Бога. Но я, кажется, перестала слушать все это, когда выросла и больше не могла сидеть у него на коленке. Я думала, что это просто говорят детям, когда урожай плохой и дела идут плохо. Но он говорил это столько же для себя и для мамы, сколько и для меня. Он старался не переставая. И она. Они старались тянуть руку вверх.