Мистер Морг

Мэтью развернул лошадей и направил их обратно, к Филадельфийскому тракту. Хотелось бы ему тряхнуть вожжами по их задам, чтобы они побежали рысью, но предпринятая им попытка «побыстрее доехать» ни к чему не привела: старые клячи лишь с трудом переставляли копыта. К тому же теперь им приходилось тащить повозку, потяжелевшую на двести фунтов.

Они отъехали; слышно было, как позади вопят и лопочут за решетками окон сумасшедшие.

— Прощайте, друзья! — крикнул им Морг. — Прощайте, добрые души! Мы еще встретимся — на пути в Рай! Ах, послушайте, как кричат мои поклонники, — сказал он уже тише. — Они так меня любят.

Глава 8

— Пахнет дождем.

Это были первые слова, сказанные Моргом с тех пор, как они покинули дом призрения душевнобольных, оставшийся уже милях в четырех позади. Мэтью успел заметить большую стену темнопузых облаков, надвигавшуюся с запада, и тоже ощутил в воздухе слабый, но характерный металлический запах, предвещавший грозу. Как только, подумал он, Морг сумел…

— Вы, наверное, удивляетесь, — продолжил арестант, — как это я могу еще чувствовать какие-то запахи, когда от меня сейчас такое амбре. Но не всегда же от меня так воняло. На самом деле банный день я очень любил — тогда и побриться можно было. Бритву мне, конечно, в руки не давали. Но меня лишили этих радостей, когда врачи стали бояться даже моей тени. — Он подождал, не ответят ли что-нибудь Грейтхаус или Мэтью, но они молчали. — Хорошо побриться — это так важно, — возобновил он свою речь, словно был членом палаты лордов и беседовал с коллегами. — Гладкая кожа кресла, на спинку которого вы… откидываетесь. Пар, идущий от горячего полотенца, которым вам протирают лицо. Теплая пена, пахнущая сандаловым деревом, которую наносят на ваши щеки податливым помазком из барсучьего волоса. Не очень много, конечно, — нельзя транжирить такой дорогой материал! И наконец — бритва. Ах, джентльмены, создавал ли когда-нибудь человеческий ум инструмент прекраснее? Рукоять — костяная, или из орехового дерева, или слонового бивня, или из красавца-перламутра. А само лезвие — тонкое, изящное и ну такое женственное. Красота, симфония, сверкающее произведение искусства.

Он немного позвенел цепями, но Мэтью не сводил глаз с дороги, а Грейтхаус — с Морга.

— Рыжие бороды, каштановые, черные, — сказал Морг. — Я любые чикал. О, как бы мне хотелось и вас почикать. Вам нужно побриться, сэр.

У Мэтью был с собой мешочек с бритвой и мылом для бритья, лежавший под сиденьем, там же, где фляжка с водой. Утром, поднявшись с постели, он сбрил с лица всю растительность. Грейтхаус же мог по нескольку дней, пользуясь словечком Морга, не чикать ее.

Некоторое время Морг молчал. Навстречу им проехал всадник в штанах из оленьей кожи, приветственно кивнул и продолжил свой путь на юг. Мэтью снова взглянул на медленно приближавшиеся тучи. Они с Грейтхаусом взяли в дорогу легкие плащи и сейчас сидели, подложив их под себя на занозистые доски сиденья, но Мэтью жалел, что не захватил плотное пальто из толстого сукна: он ведь по опыту знал, что холодный дождь может превратить поездку в жестокое испытание. Но в октябре никогда не знаешь, чего ждать от погоды.

Морг откашлялся.

— Надеюсь, джентльмены, вы не затаили на меня недобрых чувств из-за того, что я сказал бедняге Джейкобу правду, — снова заговорил он. — Знаете, мне по душе этот молодой человек. Жалко мне его, зря эти докторишки не скажут ему все как есть. Я лелею надежду, что благодаря правде, которую я ему открыл, у него в голове прояснится, он пойдет в сарай, возьмет веревку и повесится.

Мэтью знал, что после такого высказывания Грейтхаус не сможет смолчать. Так и вышло, тут же раздался его хриплый голос:

— Мм, надежду такую, значит, лелеешь?

— Именно. Вы сами подумайте! Когда-то это был здоровый молодой человек, у него, насколько я понимаю, была жена, двое детей. А потом произошел ужасный несчастный случай на лесопилке, на реке, в котором он, по всей видимости, не виноват. Сейчас ему пока, наверное, хорошо и спокойно, если верить, что можно сделать человека счастливым, обманывая его, но как насчет его будущего? Лучше ему уже никогда не станет. Он не поправится ни на вот столечко. И что же с ним будет? Что, если Рамсенделл и Хальцен покинут больницу, а им на смену придет заведующий, так сказать… построже? Какие издевательства тогда ждут нашего Джейкоба? А сейчас доктора лишь впустую тратят на него время и деньги, поскольку, смею заметить, там есть пациенты, в состоянии которых возможно улучшение. Так что Джейкоб, можно сказать, лишь мешает им работать, ведь ни на какое выздоровление ему надеяться не приходится. И, сэр, вот вы бы разрешили его семье приехать к нему, чтобы детишки увидели, во что он превратился, и ужаснулись? Вы разрешили бы ему вернуться домой, к ним, где он, скорее всего, стал бы только обузой и мешал бы жить всем, кого когда-то любил? — Морг поцокал языком. — Да, сэр, рано или поздно, если Джейкоб не покончит с собой, до одного из этих врачей, может быть, наконец дойдет, что будет лишь на благо больнице, если какой-нибудь несчастный случай с киркой или лопатой избавит этого горемыку от страданий. Вы же, сэр, верите, что на Небесах куда лучше, чем здесь, верно?

— Говори-говори, может, сам это выяснишь. Правда, я сомневаюсь, что твоей последней гаванью будут Небеса.

— Сэр, я верю, что мое заключительное плавание приведет меня именно на Небеса, ибо Ада я на своем земном пути насмотрелся. Скажите, как вас зовут? Ваше лицо кажется мне знакомым.

— Мы никогда не встречались.

— Да? Почему вы так в этом уверены?