Все течет

Она кипела:

– Т р е б у ю, как школьный доктор, поставить вопрос о Варваре Бублик – первым, вне очереди – на ближайшем заседании родительского комитета!

И родительский комитет для состоятельных родителей был новшеством, казавшимся совершенно ненужным. «В чём дело? Мы доверяем начальнице гимназии и её выбору учительского персонала. Над всем – министерство. Какой-то Иванов седьмой станет ещё выражать недовольство министру народного просвещения? Для школ, где учатся дети бедняков, этот комитет мог бы, например, развиться в благотворительное общество, но для нашей гимназии?..» И большинство родителей, особенно из того круга, где были Головины, вообще не посещало заседаний.

Вопрос о Варваре стоял на повестке дня. Молодая докторша яростно кинулась в атаку. Она выкрикивала фамилию Варвары как лозунг, её тело описывала с жаром, своё негодование бросала как вызов, как оскорбление и школе, и обществу.

Родители были взволнованы. Одна начальница, с её знанием людей, понимала, что в выкриках докторши не было ни теплоты, ни сочувствия лично к Варваре, – и оставалась спокойной, размышляя, как лучше повернуть дело. Варвара для оратора была материалом для революционного протеста, и начальница ожидала момента, чтобы ответить на атаку. Но она всегда была осторожна. Она давала высказаться и выкипеть негодованию – и не просила слова.

– Действительно! – раздавались родительские голоса. – Самая умная девочка… Лучшая из учениц… она умирает от истощения на глазах учительского персонала и пятисот подруг!.. Мы не знали об этом, конечно… мы её не видим, но где же школьный надзор? Представьте, она упадёт и умрёт тут же, на глазах Зины и Сони – что тогда? Это так напугает детей! И к тому же тень падает на гимназию.

Начальница слышала всё это. Она же была и председательницей родительского комитета. И то, что подобный ропот мог быть поднят родителями в её присутствии, также было новшеством, фактом, ещё не имевшим места в гимназии. Выждав, дав родителям время повозмущаться, она взяла слово.

– Факт, что в мире есть бедные, полуголодные дети, настолько не нов, что меня озадачило ваше удивление и ваше негодование. Факт, что такой ребёнок помещён в нашей гимназии, является желанием и волей – не моей, не учительского персонала, а одного лица из среды родителей, при молчаливом согласии остальных. Что же касается, в частности, данного случая, – она вдохнула, – то есть ученицы седьмого класса Варвары Бублик…

Начальница сделала горькую паузу.

– Что ж, являясь главой этого учреждения, буду и говорить с вами как таковая, вас же всех покорно прошу меня внимательно выслушать. Что девочка Бублик дочь честной труженицы – верю; что и сама она может со временем стать полезной работницей – охотно допускаю, но что ей место в нашей гимназии – этого, простите, никак не вижу. Гимназия – школа с большими требованиями к учащимся, не богадельня. Мы не можем, с одной стороны, ожидать выполнения всех требований нашей школы от детей бедных родителей, с другой, отказываясь от наших требований во имя бедных детей, мы понизили бы культурный уровень гимназии. Допустив Бублик в гимназию, мы ей оказали плохую услугу. Домашняя обстановка её, как видно, мало подходит для усиленных занятий, а приходя в гимназию, она находится в постоянном напряжении, чтоб быть на одном уровне с теми, кто приезжает сюда в собственном экипаже, кого сопровождают гувернантки и горничные. Она прекрасно учится, но она платит за это здоровьем, возможно, жизнью. Что же мы воспитываем в ней? Какие в ней развиваем чувства? Это предоставляю вашему воображению.

Родители позатихли. Теперь начальница решила рассчитаться и с докторшей, поднявшей весь этот шум, но делала она всё это не с лёгким сердцем. Она, как и многие пожилые вдумчивые люди, чувствовала приближение потрясений и перемен – революцию. Несмотря на её несочувствие и протесты, «бублики» постепенно проникали в гимназию. То тут, то там в младших классах появлялась девочка типа Варвары, ещё один «бублик». Они не были так умны, как Варвара, – тем хуже, ещё меньше оснований для них находиться в гимназии. Но и начальница не сдавала позиций: для них она не делала уступок. Теперь – к докторше.

– Ни для кого из нас – увы! – не новость, что подрыватели устоев, революционеры, проникают всюду.

Как видно, от них трудно уберечь даже младшие классы для девочек в школе. Но скажу честно: их деятельность – революционную – я понимаю умом, если не одобряю совестью и сердцем. Люди эти поставили целью разрушение старого – революцию – и идут к ней в с е м и средствами, нечестно, но в их действиях есть логика: они уничтожают «врага» – кто бы он ни был, где бы он ни был, всеми путями и средствами. Но что меня действительно ставит в тупик – это отношение к ним людей нашего класса, в частности родителей моих учениц. Наблюдая, что лучшее наше сословие само, своими руками роет могилу молодому поколению, я, признаюсь, положительно теряю голову. Революционеры не скрывают своего отношения к нам, своих планов. Беспощадная жестокость их уже всем известна. Так зачем же люди из нашей среды стремятся получше вооружить врага, умножив их число, – потому что кем же, как не нашим врагом, вырастет Варвара Бублик? Была ли она кем-либо из вас приглашена в дом, принята и обласкана как равная? И заметьте, не только мы, обвиняемые, учительский персонал, но и ваши дочери, девочки видели Варвару Бублик здесь, в школе, ежедневно. Говорили они вам о её печальном положении? жалели? пробовали помочь? И если эта Варвара Бублик, как доложил доктор, шесть лет на глазах подруг умирает медленной голодной смертью, то легко представить, что она думает о своих подругах в гимназии, зрителях и свидетелях её медленной гибели. Чего они могут ожидать от неё, если она выживет? Добавьте, что она самая умная девочка в гимназии. Мы взяли её в гимназию, но оставили жить в лачуге с больной матерью-прачкой. Вопрос этот глубже, чем только школьный, он общественный – и не в моей компетенции, поэтому я оставляю его в стороне и перехожу к чисто школьной части дела. Варваре Бублик нужна помощь. К сожалению, лицо, пожелавшее учить её, более не интересуется ею, и о дальнейшей помощи нет речи. Особы этой нет на сегодняшнем заседании. Но горячность вашего негодования возбудила во мне надежду, что мы сегодня же, тут же и найдём способы помочь нашей Варваре Бублик. Конкретно: кто из вас, родителей, выражает желание установить от себя ежемесячный взнос, могущий поставить обеих – мать и дочь Бублик – в приличные условия жизни, возможно ближе подходящие к тем, в которых живут остальные воспитанницы нашей гимназии? Прошу назвать сумму и имя.

Она знала свой родительский комитет: молчание было ей ответом.

– Так, – сказала начальница, – никто.

И она опять помолчала.

– Хорошо, оставим в стороне мать. Кто из вас пожелал бы взять к себе в дом девочку Бублик, предоставив ей условия, равные с вашими детьми?

Молчание…

– Я не могу взять её, – как бы в скобках заметила начальница. – Вы знаете принцип: никто из учениц не живёт у начальницы, дабы не было подозрений в фаворитизме, что особенно ненавистно в школе.

Она помолчала.