– В большинстве своем это женщины.
– Кто?
– Поклонники, которые меня раздражают. Которые всех нас раздражают.
– Как именно? Что они делают?
Флавия качнула головой, как будто ей трудно было подобрать нужное слово. Она протянула руку и рассеянно подвигала предметы на столе, после чего взяла расческу и кончиками пальцев провела по ее зубчикам. В гримерной было так тихо, что Брунетти показалось, будто он слышит скрип выпрямляющихся пластмассовых зубцов расчески.
– Они словно чего-то от тебя хотят, – наконец проговорила Флавия, но как-то неуверенно. – И пытаются это скрыть, но безуспешно.
– И чего же они хотят?
– Не знаю. Чего-то. От нас. – Флавия снова на какое-то время умолкла. – Может, любви. – Еще одна пауза, более продолжительная. – Но мне не хотелось бы так думать. – Она положила расческу на стол и несколько раз кивнула, словно убеждая себя в правдивости собственных слов.
И когда Брунетти уже собирался заговорить, произнесла с нажимом:
– Поклонники – это поклонники. Но не друзья.
– Никогда?
– Никогда. – Это было сказано с ожесточенной уверенностью. – А теперь – это…
– Да.
– Что мне делать? – спросила Флавия.
– Ты не собираешься задерживаться в Венеции, не так ли? – спросил комиссар.
– Меньше чем через неделю я уеду, и у меня будет немного свободного времени, чтобы побыть с детьми.
Похоже, Флавия немного успокоилась, и Брунетти задал ей еще один вопрос, решив, что дополнительная информация не повредит:
– Ты говоришь, что это началось в Лондоне?
– Да. И продолжилось в Санкт-Петербурге. Горы цветов, но там это нормально: их приносят многие зрители.
– Тоже желтые розы? – спросил комиссар, вспомнив, что такие цветы ей бросали на сцену после представления здесь, в Венеции, о чем она рассказывала за ужином у его тестя и тещи.